Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

сторонниками и противниками Временного правительства, Корнилов попытался вызвать две батареи Михайловского артиллерийского училища на Дворцовую площадь. О приказе стало известно Исполкому Петроградского Совета. По свидетельству меньшевика А. Г. Зурабова, Корнилову было заявлено, что вызов войск

…может вызвать гражданскую войну, на что генерал Корнилов ответил, что он не может взять своего приказания обратно. И немало трудов стоило тов. Чхеидзе, чтобы объяснить, что если их не отзовет сам генерал, то Исполнительн<ый> Комитет вынужден будет сам отменить приказание генерала[537].

Корнилов подчинился решению Исполкома Совета.

Если левые силы связывали опасность гражданской войны с «буржуазией» и ее сторонниками, то несоциалистическая печать использовала аргумент об опасности гражданской войны для критики умеренных социалистов. «Биржевые ведомости» в разгар Апрельского кризиса заявляли, что «откровенным проповедникам гражданской войны» «…помогает трусливое лукавство многих <…> Та самая демократия, которая протестует против братоубийственной войны на фронте, вела в тылу граждан на братоубийственную войну с согражданами»[538].

К давлению на умеренных социалистов с помощью образов гражданской войны прибегали и либеральные политики. Министр путей сообщения и виднейший представитель левого крыла конституционно-демократической партии Н. В. Некрасов на митинге партии народной свободы требовал от умеренных социалистов отмежеваться от радикальных групп в своих партиях:

Пусть скажут, с кем они [умеренные социалисты] пойдут, с теми ли, для кого дорого достоинство русского государства, будущее многих поколений, или с теми, кто обагрил вчера свои преступные руки братоубийственной кровью?[539]

Публицист «Речи» использовал образ кровопролития на Невском проспекте для критики умеренных социалистов и рабочих организаций:

Партийные деятели, по привычке, все валят на провокаторов. Народный голос обвиняет ленинцев. Но по совести виноваты не они. Они оказались лишь физическими исполнителями преступления. Его действительным, хотя и невольным виновником был тот, кто допустил организацию особой рабочей гвардии[540].

Иными словами, обвинение было адресовано не только большевикам, но и эсеро-меньшевистскому большинству Петроградского Совета. Однако это не соответствовало действительности: лидеры Совета стремились предотвратить организацию рабочих вооруженных отрядов, а после Апрельского кризиса открыто высказывались против создания красной гвардии[541]. Возможно, лидеры умеренных социалистов были согласны с мартовской статьей П. С. Юшкевича, где утверждалось, что красная гвардия может быть использована левыми социалистами в гражданской войне, хотя открыто эту мысль они не высказывали. Несомненно, в то же время, что и они, подобно консерваторам и либералам[542], смотрели на красную гвардию как на потенциальное орудие большевиков[543]. Более того, и некоторые рядовые граждане, наблюдавшие за ходом антиправительственной демонстрации 21 апреля, связывали вооруженные отряды рабочих с именем Ленина. Согласно показаниям студента Петроградского университета П. А. Ушакова, участвовавшего в этот день в манифестации в поддержку Временного правительства, «…все были убеждены, что это идет ленинская „красная гвардия“»[544].

Некоторые правые социалисты также полагали, что косвенную ответственность за кризис несли представители «демократии», то есть лидеры умеренных социалистов. Корреспондент «Дня» писал, что отказ демократии от власти привел к тому, что «фактически добрая половина ответственности за то, что теперь происходит, за то, что мы очутились на пороге междоусобиц, лежит уже на ней». По мнению автора статьи, «опыт компромиссного „двоевластия“ оказался печальным» и демократия должна была «решиться на попытку компромиссного единовластия»[545]. Воплощением этого компромисса должно было стать коалиционное правительство.

Корень зла в ситуации двоевластия видели и авторы «Русской воли». Корреспондент газеты писал 23 апреля: «…реявший еще вчера над столицей страшный призрак гражданской войны возник как естественное и неизбежное следствие существующего положения вещей»[546]. «Двоевластие, — заявлялось в другой статье той же газеты, — есть уже безвластие и основа для гражданской войны»[547].

22 апреля ветераны революционного движения Г. В. Плеханов, В. И. Засулич и Л. Г. Дейч выпустили совместное воззвание: «Гражданки и граждане! Отечество в опасности! Не надо гражданской войны. Она погубит нашу молодую свободу. Необходимо соглашение Советов рабочих и солдатских депутатов с Временным правительством»[548]. Лидеры группы «Единство», как и другие правые социалисты, пытались использовать страх перед гражданской войной для лоббирования соглашения между «буржуазией» и «демократией»[549].

На торжественном заседании членов Государственной думы четырех созывов 27 апреля военный и морской министр А. И. Гучков заявил:

В тех условиях двоевластия, даже многовластия, а потому и безвластия, в которые поставлена страна, она жить не может. В невероятно тяжких условиях небывалой войны и небывалой внутренней смуты бьется наша несчастная родина. Только сильная государственная власть, единая в себе и единая с народом, опирающаяся на высокий моральный авторитет и народное доверие, а потому пользующаяся свободно и смело всей санкцией и всеми атрибутами, присущими самой природе государственной власти, может создать тот могучий жизненный творческий центр, в котором заключается все спасение страны[550].

Гучков, таким образом, полагал, что «внутреннюю смуту» можно преодолеть, организовав сильную власть. Схожий аргумент использовал автор статьи, напечатанной в журнале «Свобода в борьбе»[551]. Характеризуя ситуацию в дни Апрельского кризиса, он писал: «В затяжном периоде разрухи, в началах гражданской войны — слышатся адский смех и рукоплескания черной сотни»[552]. Ответственность за расколы, чреватые гражданской войной, автор статьи возлагал и на правых, и на левых радикалов: «В призывах к грабежу, к убийству, к произвольному разделу имущества — голоса с крайнего левого и справа [так в тексте] сливаются в одну трогательную „гамму вечной памяти“ молодой России и всем надеждам на будущее»[553]. Автор утверждал, что единственный путь для страны —

путь твердой, непреклонной, революционной власти, которая подчинит себе все живые силы страны, в корне сделает невозможным произвол, с какой бы стороны он не шел и введет демократические основания государственной и социальной жизни, обеспечит стройным порядком и строгою дисциплиною, внутри страны — их безболезненное воплощение в жизнь[554].

Такой властью и должно было стать коалиционное правительство, создание которого 5 мая стало важнейшим итогом кризиса. В обращении Временного правительства говорилось: «Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, несущей гибель свободе». Способ избежать этого — участие в работе правительства представителей «тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством»[555]. Коалиция, в соответствии с этой точкой зрения, создавалась для предотвращения угрозы междоусобицы.

Такая интерпретация действий социалистов была закреплена в ряде резолюций. Согласно постановлению Всероссийской конференции РСДРП, проходившей в Петрограде 7–12 мая, вхождение социалистов во Временное правительство было продиктовано стремлением «создания сильной революционной власти», что позволит предотвратить «гражданскую войну»[556]. Схожую резолюцию 14 мая принял Исполком Московского Совета рабочих и солдатских депутатов[557].

В то же время создание коалиционного правительства не означало автоматического заключения гражданского мира. Один