Технология лжи. Нацистская антипартизанская пропаганда на оккупированных территориях СССР. 1941–1944 гг. - Иван Иванович Ковтун

борьбе. Партизанское движение существует здесь века. Партизанские отряды получают поддержку местного населения или даже рекрутируются из него и действуют под искусным руководством большевистских агентов. И с ними не скоро удастся покончить… Вражеская пропаганда не преминет предпринять попытки усилить сопротивление партизан, чтобы нарушить наши коммуникационные связи… Если эта пропаганда противника увенчается успехом и сопротивление станет всеобщим, то для действительной борьбы с ним понадобятся столько полиции и войск, что к обширной территории будут привязаны значительные силы, при этом без каких-либо гарантий на успех. Даже самая лучшая полиция не сможет обеспечить полной защиты снабжения наших войск… В этом вопросе гораздо опаснее, чем активное сопротивление партизан, пассивное сопротивление населения, саботирование работ, борьба с которым будет иметь еще меньше шансов на успех. Никакими мерами борьбы с пассивным сопротивлением нельзя добиться такого объема заготовок продовольствия, как при добровольных поставках рейху»[517].

Однако эти сообщения часто оставались без должного внимания. В германской прессе, предназначенной для жителей рейха, и во внутренних документах разных инстанций оккупанты не стеснялись выражений о своих колониальных устремлениях и возможности применения карательных мер к местным гражданам. Так, в донесении от 6 августа 1941 г. командир 403‑й охранной дивизии генерал-лейтенант Вольфганг фон Дитфурт заявлял: «По отношению к русскому народу в солдатах надо воспитывать строгого и благосклонного господина, и это господство должно прочно укорениться в сознании народа. Славянские народы – это рабы по своей натуре и довольны, когда с ними обращаются как с рабами»[518].

В одном из номеров журнала «Геополитика» (октябрь 1942 г.), который был захвачен партизанами, были такие строки: «Казалось бы, этому змею уже давно следовало быть мертвым. Мы уже отрезали много голов у этой гидры. Но русские – это примитивные и хладнокровные твари, они продолжают бодро жить, как будто ничего не случилось. Мы думаем, что вывели этих паразитов и выпололи сорную траву, а глядишь – все осталось по-прежнему. Поэтому мало нанести СССР такой “удар в голову”, который был бы достаточен для победы над любым западным народом. Русского надо рассечь мечом до самой середины тела – до таза»[519].

Тем не менее к осени 1942 г. не все немецкие военные были согласны с подобными установками. К примеру, начальник отдела ОКХ «Иностранные армии – Восток» полковник Р. Гелен выступал за более взвешенный подход. В партизанской войне, считал он, нельзя доводить русских до ожесточения. Следовало понять их психологию, чтобы организовать противодействие партизанам[520]. 25 ноября 1942 г. Гелен подготовил аналитическую записку «Неотложные вопросы войны с бандами и учета добровольцев», где высказал следующую мысль: «Русский отличается от нас: он чувствует там, где мы думаем (не будучи тупее в знаниях); он позволяет вещам плыть по течению, когда мы организуем; он долго терпит там, где мы встаем на дыбы; у него еще есть резервы там, где мы думаем, что он “сломан”, и, прежде всего, он оценивает вещи иначе, чем мы. Если мы видим вещи с точки зрения общества, он видит их с личной точки зрения. Если, по его мнению, им хорошо управляют, если он не чувствует себя униженным и низведенным до “людей низшего сорта” и если руководство над ним хотя бы частично находится в руках русских, то его политические амбиции, по существу, удовлетворены. Для него не имеет значения “проблема Дарданелл” и “восточного пространства”; его национализм отличается от нашего, но он тоже существует и имеет четкие требования; если они выполняются, он охотно следует за исполнителем с величайшей готовностью работать и идти на жертвы… Если он сомневается в их выполнении, он медленно, но верно становится орудием врага и, благодаря своему упорству и бесстрашию перед смертью, очень опасным»[521].

Однако часто контакты с советскими гражданами, особенно в период лета – осени 1941 г., строились на плохо скрываемых угрозах. И хотя с весны 1942 г. немцы все больше заигрывали с населением, отказываться от приемов запугивания они не собирались[522].

Использование страха как инструмента убеждения с целью изменить установки или поведение людей, особенно в сфере борьбы с партизанами, было одним из элементов нацистской пропаганды. Сохранилось немало документов, касающихся этой проблемы. Так, в приказе от 25 ноября 1941 г. командующего 17‑й полевой армией генерала от инфантерии Карла фон Штюльпнагеля отношения с гражданскими лицами в контексте противодействия «бандитизму» определялись так: «Тот, кто не принимает участия в борьбе с красными партизанами и не сообщает нам об их деятельности, является нашим врагом, заслуживающим соответствующего с ним обращения. Страх населения перед нашими контрмерами должен быть сильнее боязни шантажа красным командиров»[523]. В приказе ОКВ от 10 мая 1942 г. «Об обращении с местным населением» говорилось: «Если мирное население встречает немецкого солдата как посланца нового справедливого порядка, то войска не должны его трогать… Там, где гражданское население восстает против распоряжений военных инстанций, где производит насилие над военнослужащими немецких вооруженных сил или угрожает и разными способами намеревается выполнить угрозы, надо действовать согласно существующим до сих пор указаниям»[524]. В том же духе был выдержан приказ, выпущенный командованием XXIII армейского корпуса в конце 1943 г.: «Гражданское население должно ясно понять, что если оно за нас, то может спокойно жить, если же оно против, то будет безжалостно уничтожено»[525].

Небезынтересным представляется и взгляд с противоположной стороны. Партизаны, сообщая в Москву об обстановке в немецком тылу, не только указывали на страх как на один из приемов нацистской пропаганды, но и рассматривали его в совокупности с другими мерами врага. Например, результатом системного воздействия противника на умы советских граждан, оставшихся на оккупированной территории, явилась их полная дезориентация относительно реального положения на фронте. Этот болезненный вопрос поднял в своем докладе от 30 сентября 1942 г. командир 4‑го отряда Богушевской партизанской бригады И.И. Кржесинский. Едва сдерживая эмоции, он поделился тем, что увидел сам: «Население фашистского тыла, напуганное террором, грабежом и фашистским произволом, под впечатлением лживых фашистских сводок и газет о разгроме Красной армии и окончательной фашистской победе, моря провокационной брехни всех мастей и рангов фашистских лакеев, предателей нашей родины, не знало действительного положения на фронтах…»[526]

Кроме того, террор и массированная пропаганда нацистов самым отрицательным образом повлияли на мирное население. Например, в июле 1942 г. партизаны сообщили в ЦШПД о боязни жителей Борисовского района Минской области оказывать какую-либо помощь «народным мстителям»[527].

Наиболее зримым проявлением немецкой пропаганды страха были казни партизан и подпольщиков. О необходимости публичных экзекуций велась речь во многих приказах германского командования. В частности, командующий охранными войсками