Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами - Алекс Кей

части вермахта, например 99-я легкая пехотная дивизия, в своих отчетах о расстреле таких пленных подчеркивали их этническую принадлежность. Зимой 1941/42 г. было убито непропорционально большое число представителей этих групп; за этот период выжили только около 20 % пленных из числа представителей тюркских народов{260}.

Другой мишенью, в силу своей якобы гендерной ненормативности, стала еще одна группа красноармейцев, а именно женщины в военной форме. Хотя первые сообщения об обнаружении так называемых Flintenweiber (буквально – «ружейные бабы») показывают, что противостояние с женщинами-военнослужащими для вермахта отнюдь не было неожиданным, бессистемность реакции на такие встречи говорит о том, что немецкие войска не знали, как с ними поступать. Некоторые старшие командиры на фронте, такие как фельдмаршал Гюнтер фон Клюге из 4-й армии, реагировали на них особенно радикально. 29 июня, через неделю после начала кампании, он приказал: «Женщины в форме подлежат расстрелу». Однако вмешательство ОКХ привело к отмене этого приказа двумя днями позже. ОКХ постановило, что женщины в военной форме, независимо от того, вооружены они или нет, должны рассматриваться как военнопленные; с другой стороны, иррегулярным женщинам-комбатантам было прямо отказано в такой защите. Однако, несмотря на эти вышестоящие приказы, некоторые немецкие подразделения продолжали отдавать приказы, требовавшие убивать женщин в форме. Генерал-майор Эрнст Хаммер, командир 75-й пехотной дивизии в Украине, заявил, что «женщины в русской форме» должны «категорически немедленно расстреливаться», поскольку они «не могут рассматриваться как служащие вооруженных сил противника». Военные дневники подразделений показывают, что такие приказы иногда передавались только устно, чтобы не оставлять документально подтверждаемого следа. Нарушение четких приказов ОКХ иллюстрирует динамику отношений между центром и периферией: подразделения на местах перехватывали инициативу и действовали более радикально, чем их начальники в Берлине{261}.

Многие регулярные части вермахта расстреливали пленных женщин-военнослужащих. Один сержант 167-й пехотной дивизии лаконично записал в своем личном дневнике 15 августа 1941 г.: «Расстреляна четырнадцатилетняя ружейная баба». Однако многим женщинам все же удалось выжить после пленения на фронте; они были отправлены вместе со своими товарищами-мужчинами в лагеря для военнопленных в тылу. Очевидно, что в немецких боевых частях не существовало единого подхода к обращению с пленными женщинами. Многие из них четко придерживались инструкции ОКХ не убивать женщин в форме. Попав в плен, так называемые «ружейные бабы» – в отличие от евреев и советских комиссаров – не включались в группы, упомянутые в директивах Гейдриха от 17 июля 1941 г. как «политически недопустимые», и поэтому не подвергались систематическим отсортировкам и расстрелам. В тех частях вермахта, которые расстреливали женщин, служивших в Красной армии, решающее значение имело то обстоятельство, носили ли они оружие и принимали участие в боях или нет. Пленные женщины, служившие в Красной армии в качестве медсестер, секретарш или на других вспомогательных должностях, хотя и носили форму, как правило, оставались в живых. Это объясняет, почему в лагеря военнопленных на территории рейха почти не попадали женщины-комбатанты в военной форме: именно их имели в виду солдаты вермахта под пренебрежительным эпитетом «ружейные бабы». Когда женщины – военнослужащие Красной армии попадали в плен на фронте, их шансы выжить зависели в первую очередь от того, считали их некомбатантами или комбатантами, то есть «ружейными бабами». Женщин, которые носили оружие и участвовали в боевых действиях, их немецкие противники считали воплощением ненормальности. Убийство вермахтом советских женщин-военнослужащих можно понимать как реакцию на дестабилизацию традиционных гендерных ролей и иерархий, произошедшую не в последнюю очередь в результате Первой мировой войны, и на то, что вермахт воспринимал как вызов мужскому господству в, как считалось, одном из последних бастионов мужской идентичности – в бою{262}.

В 1942 г. руководство лагерей военнопленных и айнзатцгруппы выбрали в качестве жертвы новую группу заключенных – так называемых инвалидов. Тяжелораненые и искалеченные красноармейцы, не погибшие от массового голода 1941/42 г., стали объектом различных инициатив со стороны лагерных функционеров. Полиция и вермахт многократно организовывали убийства военнопленных, непригодных к работе. В транзитных лагерях, например в Гомеле, Бобруйске или Полоцке, охрана регулярно расстреливала больных. Там же самых слабых заключенных в зимние дни просто бросали умирать на морозе – эта тактика известна также по немецким концентрационным лагерям. Начиная с октября 1942 г. в Шталаге-358 в Бердичеве сотрудники полиции безопасности выводили нетрудоспособных пленных из лагеря и расстреливали поблизости. Последнюю группу убили в канун Рождества. Больных военнопленных регулярно убивали в целом ряде лагерей. Например, в Шталаге-324 (Лососна близ Гродно) больных расстреливали каждую неделю. Зимой 1942/43 г. в лагерях в Даугавпилсе и Резекне в Латвии были расстреляны целые бараки – многие десятки тысяч человек, – пораженные тифом. Непосредственно перед отходом из Гомеля в ноябре 1943 г. одно подразделение вермахта поместило 600 больных в больницу и взорвало их вместе со зданием. На самом деле в лагерях Белоруссии больше пленных убили вследствие отбраковки больных и слабых, чем с целью уничтожения политических противников. Даже когда значение рабочей силы советских военнопленных для немецкой военной экономики выросло, далеко не все пленные красноармейцы оказались востребованы немецкой промышленностью. Как отмечалось выше, в течение 1942 г. на работу в Германию было отправлено в три раза больше советских гражданских лиц, чем военнопленных. В частности, хронически больные и тяжелораненые военнопленные никогда не рассматривались как требующая ухода рабочая сила; с немецкой точки зрения они не представляли ценности{263}.

На самом деле сходство обращения с советскими военнопленными, с одной стороны, и с узниками концлагерей (особенно с евреями) – с другой, не ограничивается тем, что зимой их бросали замерзать насмерть. При поддержке Гитлера (и еще до его принципиального решения от 31 октября 1941 г. об использовании советских военнопленных в немецкой военной промышленности на территории рейха) рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер перешел к использованию пленных советских солдат в качестве рабочей силы. 2 октября ОКВ приказало командованию военных округов передать под контроль СС в общей сложности 25 000 советских военнопленных. В течение октября эти военнопленные были переведены в качестве подневольной рабочей силы в концентрационные лагеря СС на территории рейха, включая Маутхаузен, Флоссенбюрг, Аушвиц (куда попали 10 000 человек), Бухенвальд, Заксенхаузен и Нойенгамме. Еще 2000 были отправлены в Люблин-Майданек на территории генерал-губернаторства. Несмотря на то что более срочные нужды государственной и частной промышленности в конце концов отодвинули требования СС на второй план и огромное число пленных, которое запрашивал Гиммлер, так и не попало в лагеря СС, в общей сложности за годы войны в немецких концлагерях какое-то время провели более 100 000 советских военнопленных. Некоторых из них переводили непосредственно в концлагеря из лагерей для военнопленных и после прибытия все еще классифицировали как военнопленных; других отправляли в лагеря СС после побега из лагеря для военнопленных; третьих сперва освобождали из лагерей для военнопленных, но затем подвергали аресту за такие проступки, как вступление в интимные отношения с немецкими женщинами, отказ от работы или неповиновение. Если почти всех представителей второй группы (бежавших из плена) в концлагерях немедленно расстреливали или замаривали голодом, значительную часть первой и третьей групп сначала направляли на работы. Самую крупную из них – военнопленных – вермахт передавал с явной целью использовать на работе в СС. Как правило, они имели более низкий статус по сравнению с другими узниками концлагерей, и их пайки, соответственно, были намного ниже, чем у других заключенных. Таким образом, неудивительно, что самой распространенной причиной смерти этих «трудовых русских», как их называли, был голод. Например, из 27 000 советских солдат, прибывших на принудительные работы в концентрационные лагеря осенью 1941 г., весной следующего года в живых оставалось не более 5000. Таким образом, смертность среди советских военнопленных в концентрационных лагерях СС значительно превышала смертность среди других групп заключенных за это же время{264}.

В отношении некоторых массовых расстрелов точные мотивы убийства конкретной группы заключенных установить не получается. К таким случаям относится крупнейший расстрел советских военнопленных на территории Белоруссии. В конце января 1943 г. 3-й батальон пехотного 595-го полка, относящегося к 327-й пехотной дивизии, двигавшийся в Краснодар, получил в Минске приказ расстрелять 10 000 человек – в основном военнопленных – из лагеря, расположенного на товарной станции в нескольких километрах от города. Убийства продолжались три ночи. Общее число погибших при расстрелах и в передвижных газовых фургонах составило 12 500 человек. Среди жертв было некоторое количество гражданских лиц, в том числе женщин. Один взвод без посторонней помощи