Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Через полгода после женитьбы Павла Ивановича назначили комиссаром военно-хозяйственного отдела Сибирского военного округа. Если короче, то по принятой тогда повсюду привычке все превращать в аббревиатуры — военкомом снабокра. А доселе он числился как помначснабокр. И молодая жена стала иногда в шутку звать мужа «мой милый снабокр».

Прощай, Омск! Драчёвым предстоял переезд в Ново-Николаевск. Непредвзятую и объективную характеристику написал Павлу Ивановичу в дорогу начснабокр Руднев. Помимо хвалебных фраз про то, как он сил не жалеет, дисциплинирован, аккуратен, в работе усидчив и по его способностям нужно предполагать в будущем вполне самостоятельного работника, там попадались и такие любопытные пассажи: «большой законник, порой даже формалист», «хромает способность военным языком выражать свои мысли», «до крайности самолюбив» и — о ужас! — «марксистски развит недостаточно». Что тут поделаешь, если произведения русских писателей-классиков Драчёв глотал куда охотнее, чем несъедобные труды классиков марксизма.

Ново-Николаевск после Омска производил худшее впечатление: мощеных дорог почти нет, кругом грязища, здания в основном уродливые, на Николаевском проспекте лишь сияет своим величием Александро-Невский собор в неовизантийском стиле, с недавних пор принадлежащий обновленцам, а сам проспект уже никак не Николаевский, а Красный, и ходят слухи, что и город скоро переименуют в Красносибирск.

Поначалу их поселили на улице Революции, бывшей Дворцовой, в красивом здании гостиницы «Метрополь», в длинном узеньком номере, пообещав вскоре переселить в большую квартиру. Оказалось, это даже не отдельный номер, а комната в номере, разделенном фанерными стенами на три части. И хорошо еще, что им досталась не середина, а бок, у которого правая стена все же каменная. Слышно лишь соседа слева, ночью у него долго звучал женский смех, потом недолго скрипела пружинная кровать, раздавалось тихое «ах!» и все умолкало.

В первое утро этот сосед, по фамилии Милованов, пришел знакомиться, а познакомившись, спросил:

— Ленинские кирпичи уже купили? — И показал некое подобие колоды игральных карт, только вместо изображений королей, дам, валетов, тузов и цифр на них красовалось: «Кирпич на Дом памяти В.И. Ленина. 10 коп.». Решением бюро новониколаевского губкома РКП(б) выпускаются бон-карточки на изыскание средств для строительства здания-памятника «Дом Ленина». Есть у вас такие?

— Еще нет.

— Тогда с вас за двоих двадцать копеек.

— А с меня не положено по беременности, — сказала Мария.

— В таком случае десять.

Пришлось раскошелиться.

— Откуда ты знаешь, что с тебя не положено? — удивился Павел, когда Милованов удалился.

— Просто так ляпнула. Но, как видишь, сработало.

— Ну, ты у меня и хитрая же лиса!

— А то!

И они отправились на Красный проспект, где располагался штаб Сибирского военного округа. У входа висел транспарант: «Летать ты вовсе не обязан — Сиблета членом должен быть!» Причем первая половина откололась и повисла, наглядно показывая, что летать вовсе не обязательно.

— Сиблет это что? Сибирское лето? — спросила Мария.

Потом выяснилось, что это лётный клуб, собирающий средства на создание в Ново-Николаевске собственной авиации.

Начальником СибВО тогда являлся начдив Ян Петрович Гайлит, добродушный латыш, у которого глаза начинались сразу под бровями, без век, а на переносице сидело пенсне. Он пообещал как можно скорее решить жилищный вопрос и распорядился накормить нового комиссара ВХО и его жену в столовке, где им подали гороховые сосиски.

Так начиналась их долгая жизнь в городе на Оби.

Пешком от «Метрополя» до СибВО минут сорок. В городе уже имелось автобусное сообщение — два старых трехтонных грузовика «Уайт» с прикрепленными к ним легкими кузовами на дюжину пассажиров. Но цена обжигала кипятком — десять рублей за каждого! Сто ленинских кирпичей! С ума сошли, что ли? Зато есть ноги, и они бесплатные. Правда, с приездом Драчёвых город решительно взялись мостить, и всюду шли работы, там и сям приходилось перепрыгивать через кучи камней, особенно как раз на Красном проспекте. А добродушный Ян Петрович никак не спешил их переселять поближе к СибВО, и приходилось по ночам слушать миловановские скрипы и ахи.

Зато не такой добродушный и тоже латыш начдив Роберт Эйдеман, распространяя вокруг себя сердитость, быстрее решил квартирный вопрос, и Драчёвы переселились на Красный проспект. Теперь стало всего десять минут пешком.

Переселение запомнилось еще встречей трех велосипедистов Государственного института физкультуры, выехавших из Москвы в кругосветное путешествие за Урал, через всю Сибирь и далее. В то голодное, но удивительное время всякое подобное событие встречало сильную волну энтузиазма советских людей. Троицу самокатчиков, как тогда называли велосипедистов, приветствовали огромные толпы народу, и в толчее Павел волновался за Марию с ее большим животом, ведь до родов оставалось всего шесть недель.

А на последнем месяце беременности случилась еще одна тревога — в конце сентября по городу пронесся, сметая все на своем ходу, сильнейший ураган с дождем, а Мария как раз шла по улице, сначала едва не попала под вырванное с корнем дерево, потом — под снесенную с одного из бараков жестяную крышу.

Но все, слава богу, обошлось одним испугом, и 3 октября в семье Драчёвых благополучно родилась первая дочка. Светлоглазая, вся в отца, а еще тогда появилось выражение «как под копирку», имея в виду копировальную бумагу для пишущих машинок, которую вновь стали в достаточных объемах производить после Гражданской войны. А назвали девочку в честь тетки, сестры матери, Надеждой. Причем та Надежда Павловна и эта Надежда Павловна. Новоиспеченный отец перечить не стал:

— Вся страна живет надеждой. На светлое будущее. На то, что построим коммунизм. На то, что еды станет вдоволь.

И как-то впрямь с появлением Надюши жизнь заметно сделалась лучше. Коммунизм пока еще лишь слабо светился где-то очень далеко, за кудыкиными горами, а светлое будущее встречало их с каждым новым днем. И еда — появилась!

Павел получал на службе сорок рублей в месяц — средний заработок рабочего. Цены в магазинах стали приемлемыми: белый хлеб — двадцать копеек за килограмм, ржаной — две копейки, сахар — восемьдесят копеек. На рынке мясо за килограмм — шестьдесят копеек, сливочное масло — рубль двадцать, яблоки — сорок копеек, на рубль — три арбуза. На охотничий рынок привозили дичь, на рыбный — обскую рыбу, и эта свежатина обходилась еще дешевле. К осени появилось много овощей и орехов, а на площади Ленина, бывшей Базарной, подешевело мороженое, которое круглой ложкой зачерпывали из бездонного лотка.

Так что два скелетика, переехавшие из Омска в Ново-Николаевск,