Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

могла наконец блистать своими кулинарными талантами. Она уже не пела про тройку с бубенцами, пироги да пельмени стали для нее песней. Новый, 1926 год они встречали большой компанией и с хорошо накрытым столом.

И все же как вспомнишь эти двадцатые, так вздрогнешь. Продуктов в середине десятилетия стало больше, чем в начале, но все равно никакого сравнения с тридцатыми. И только подумать: город, стоящий на полноводной реке, до сих пор не имел своего водопровода! Раз в сутки ранним утром мимо дома, где жили Драчёвы, проезжал водовоз Ксан Ксаныч, и нужно было ловить ухом его позывные крики:

— Вода! Воды-ы-ы! Водич-ч-чка! Чистейшая ключевая!

И — бежать с ведрами, которые потом тащить вверх по лестнице на второй этаж. Четыре ведра в день на все про все — и помыться, и суп сварить, и чай, и посуду помыть, и постирушки... Никаких вам унитазов, все удобства, а точнее, неудобства — во дворе дома, летом еще хорошо, а зимой, да на сибирском морозце — эх, как бодрит! Да еще почти всегда очередь, в доме-то сорок восемь квартир, в каждой от трех до десяти жильцов, а все сооружение из пяти деревянных кабинок, тесно прижавшихся друг к дружке боками. И вонь стоит невообразимая. Правда, через год изобретательный Павел Иванович придумал отличный способ — весь пепел из печек приносить в кабинки и этим пеплом сыпать после себя в очко. В итоге уже не вонь, а лишь легкий запашок.

Короче, ужас! Тем не менее Мария часто повторяет, что в Новосибирске была счастлива, как никогда в жизни. Смешно устроен русский человек. Хотя, с другой стороны, почему бы и не чувствовать себя счастливым? Молодость, крепкое сибирское здоровье, любовь между женой и мужем такая же крепкая, иногда ссорятся, но больше часа дуться друг на друга не в состоянии, иначе кажется, мир на глазах разрушается. Дочка миленькая растет, а через четыре дня после встречи этого 1926 года вторая родилась. Такая же хорошенькая и тоже не в мать, кареглазую брюнетку, а в отца — светловолосая и ясноглазая. Ждали мальчика, даже имя подготовили — Гелий, а пришлось это имя подарить девочке, назвали малышку Гелия.

Откуда, спрашивается, такое странное имя? Вполне объяснимо. К середине двадцатых годов зародилась идея советского дирижаблестроения. И для гражданских целей, и для военных. Лашевич, как и предсказывала мудрая Мария, слетел с должности, даже не дождавшись, когда предложенные им самим два варианта нового названия города не получили ничьих голосов, кроме его собственного и его родни. Именем Лашевича успели назвать только теплоход, дореволюционный «Богатырь». Впрочем, Михаил Михайлович пошел в гору. После смерти Фрунзе новым наркомом военмора стал Ворошилов, и он привлек его к себе в Москву, назначив своим заместителем. А в бывший Ново-Николаевск, ставший Новосибирском, командовать округом назначили бывшего полковника императорской армии, бравого офицера Николая Николаевича Петина. В 1923 году он полгода возглавлял СибВО и вот вернулся. Петин являлся горячим сторонником коренных реформ в РККА, в частности, пылал мечтой о создании флота дирижаблей и первым делом поручил своему заместителю по хозяйственным делам искать необходимые материалы.

Павел Иванович заразился идеей сибирского воздухоплавания, быстро изучил вопрос, занялся поиском материалов, выдвинул предложение: вместо промасленной или лакированной ткани использовать прорезиненную, а главное, узнал, что вместо огнеопасного водорода некоторые ученые предлагают использовать менее воспламеняющийся гелий. Слово ему дико понравилось, ведь происходило оно от греческого «гелиос», что означает «солнце». И, как ни странно, зачастую противоречивая Мария сразу одобрила такое имя:

— Конечно, красиво. Гелий, Гелечка, солнышко.

А когда родилась девочка, сказала:

— Не будем ждать мальчика, ему другое имя подберем, а эта пусть будет Гелечка, солнышко.

А малышка, в отличие от Надюши, и впрямь оказалась круглолицая, точь-в-точь солнце, как его изображают в сборниках сказок.

— Ну, мать, — сказал Павел, — теперь мы дважды орденоносцы по производству девочек.

— Да, отец, придется нам отныне стать солидными.

С этого времени они и стали называть друг друга «мать» и «отец».

И вот накануне 1942 года Павел Иванович с тоской рассматривал фотографию уже далекого 1926-го, где они отец и мать, а точнее, с большой буквы — Отец и Мать: обрели солидность, лица сгладились, щеки уже не проваливаются, как в голодное время, под глазами исчезли темные круги. Вполне себе такие благополучные граждане молодой Советской республики. Вчера ходили смотреть всюду пропагандируемый новый шедевр Эйзенштейна, вышедший к двадцатилетию революции 1905 года. Впечатление картина произвела сильное, но Павел Иванович немало прочел про события на броненосце «Потёмкин» и возмущался чудовищным искажением фактов.

— Но ведь это искусство, оно допускает исторические неточности, — спорила Мать.

— Неточности, но не наглое вранье! — негодовал Отец. Он теперь приосанился, стал говорить неспешно и эдаким баском — для солидности. — Я читал в газетах, что и Сталин этого не одобряет.

К личности генерального секретаря партии у них в семье уже сложилось уважительное отношение. А Троцкий, которого еще недавно все считали едва ли не вторым Лениным, все больше отходил на задний план. Даже на похороны Владимира Ильича не соизволил приехать, он, видите ли, отдыхал на югах и не мог прервать заслуженный отпуск.

— Ну, с мнением Сталина нельзя не считаться, — соглашается Мать.

На фотографии у нее лицо строгое, хотя еще минуту назад она смеялась над шуточками фотографа со смешной фамилией Товстоух в ателье на Красном проспекте, дом 28. «Ввиду оборудования специальными аппаратами моей фотографии, дающими возможность производить быстромоментальные детские снимки с самых неспокойных детей, и получения заграничных материалов из первых рук цены понижены: 1 дюжина миниатюр 1 р. 20 к.»

— Щоб я зробыв дурными карточки Драчёвых! Да воны мени дупу надерут чесноком... А вот був у мене в Полтаве друг по фамилии Драченко, вин так и робыв, колы щось не так. Чи не ваш родыч?

— Даже не однофамилец, — смешно ответил Отец.

— А я слыхал, у Сталина секлетар тоже Товстоух, як и я. Вы человек военный, знаете, так чи не так?

— Почти так, — усмехнулся Павел Иванович, — фамилия секретаря у Сталина — Товстуха.

— Ось воно як... Замрите, зараз вылетит...

— Птичка?

— Не просто птичка, целый гусак вылетит!

И на фотографии у Павла Ивановича лицо недоверчивое: как же, как же, гусак, ври, да не завирайся!

До чего же хочется сейчас оказаться не в Москве, а в том летнем Новосибирске, когда они фотографировались у мастера Товстоуха из Полтавы! Какой