Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

— Слушаюсь! А скажите, доктор, разве санаторий не эвакуировался?

— Конечно, эвакуировался, а как же? Санаторий и восемьдесят процентов экспонатов музея новый директор Починовский перетащил на Урал. А Найдышевы остались. Сказали, если придут немцы, готовы погибнуть в родном Архангельском. Найдышевы — это бывший директор Алексей Александрович, он по состоянию здоровья с позапрошлого года переведен на должность научного сотрудника, и его жена Валентина Петровна, наш бессменный экскурсовод. В январе с Урала многие вернулись — сторожа, уборщицы. Библиотекарь Евгения Васильевна Тихонова. Кстати, если вы любите книгу, у нас библиотека лучше, чем в Оксфорде. Заведующий садово-парковым хозяйством Новиков Иван Ерофеевич вернулся. Я вместе с ним. Сейчас всей медициной заведует главврач госпиталя Фридеман. Госпиталь рассчитан на сто коек, а уже под двести, легкораненых в коридорах кладут.

От врача Павел Иванович направился на осмотр местной библиотеки и нашел ее весьма удовлетворительной, познакомился с любезнейшей Евгенией Васильевной и взял томик Достоевского 1926 года издания, с «Селом Степанчиковым», которое до сих пор не читал.

Когда он вернулся в свой номер, там застал другого генерала, его к нему подселили во вторую спальню. С лысиной, как у Ленина, в круглых очках и тоже грустный. Лицо знакомое. Представились друг другу:

— Драчёв Павел Иванович, генерал-майор интендантской службы. Представлен к назначению главным интендантом РККА, и потому приказали две недели подлечиться. Гипертония.

— Туполев Андрей Николаевич, полковник инженерно-технической службы.

— Ну конечно же Туполев! — воскликнул Драчёв. — Сколько раз на фотографиях в газетах! — И он еще раз, с усиленным воодушевлением пожал руку прославленного авиаконструктора.

— Ну, с тридцать седьмого уже газеты меня не баловали, — смутился Андрей Николаевич. — С тех пор как выяснилось, что я французский шпион. Причем сам во всем сознался. А все потому, что хорошо владею французским.

— Я тоже когда-то неплохо по-французски... Воевал за Францию против немцев в семнадцатом году.

— В экспедиционном корпусе?

— Так точно. J’ai beaucoup de choses à dire.

— Parfait!

— Хорошо еще, что вас не в японские записали шпионы.

— В японские тоже предлагали, я им: «Валяйте!»

— Можете сказать что-нибудь и по-японски? — поинтересовался Павел Иванович.

— Янесука накомоде, — тотчас выложил свои познания Туполев.

— Пожалуй, звучит вполне по-японски, — засмеялся интендант.

— Хорошо, что меня не в Америке объявили японским шпионом. Читали в газетах, что там вытворяют с японцами?

— Не успел.

— Там в Калифорнии проживает сто двадцать тысяч япошек. Вполне законопослушные граждане США. Но после атаки на Пёрл-Харбор все они арестованы и отправлены в концлагеря. Имущество конфисковано. А сами концлагеря расположены в пустынных местах штата Вайоминг, где вблизи на много миль в округе нет никаких населенных пунктов.

— Да уж, у нас с японскими шпионами поступают куда гуманнее.

— Ну, вообще-то в японские меня так и не записали. Решили, что достаточно французского. Гипертония, говорите?

— Гипертония. В ноябре перенес криз. Сейчас вроде погнали немца, вот меня и забросили сюда на две недели. А вас?

— В молодости перенес чахотку, дала осложнение на сердце. Немца, конечно, гонят, но у меня в Омске работы непочатый край, а тут одышка, задыхаюсь, шейные вены опухли, и меня тоже сюда. Вам сколько лет?

— Сорок пять исполнилось. А вам?

— В ноябре пятьдесят четыре будет. Коньяку за знакомство не желаете? У меня припасено.

— Не пью, — вздохнул интендант.

— Что так? — удивился авиаконструктор.

— Несовместимость с алкоголем. Мгновенно пьянею и теряю самоконтроль. Громко пою, а потом валюсь с ног и мгновенно засыпаю.

— А я бы выпил тайком от эскулапов, да один не употребляю.

Так они подружились на трезвую. Туполев оказался говорливым, время от времени пересыпал свою речь матерными словечками, но всякий раз как-то удачно и ловко у него это получалось, не то что у некоторых, у кого обычные слова не могут обойтись без бранных и на каждую пару чистых приходится пара нечистых. Но позволял он себе материться только в присутствии мужчин, при женщинах — ни-ни.

В столовой они конечно же сели за один столик, на обед обоим подали одно и то же — салат из моченой капусты с морковкой, грибной жидкий супчик и паровые малюсенькие куриные котлетки. Все без соли, и на столе ни солонок, ни перечниц.

— В Москве совсем плохо с питанием, — вздохнул Андрей Николаевич. — В Омске гораздо лучше.

— Конечно, там и рыба, и охотничья дичь всякая, — сказал Павел Иванович. — Я ведь много времени работал в Омске, жену там свою встретил, и расписывались мы в доме Колчака.

— Да что вы! Премного любопытно. А меня как освободили в июле прошлого года, так почти сразу, в начале августа, вместе с семьей захерачили в этот ваш Омск. А вместе с нами и весь личный состав нашего ЦКБ в количестве восьмидесяти человек.

Тут над их столиком нависла новая фигура:

— Товарищи, разрешите разместиться в вашей теплой компании.

— Батюшки! — всплеснул руками Туполев. — Фалалеев! И вы тут! Вот к нам второго генерал-майора в компанию принесло.

— Федор Яковлевич! — воскликнул, вставая, Драчёв. — Вас-то за что?

— Кардиограмма хреновая, — пожимая руки своим хорошим знакомым, ответил командующий ВВС Юго-Западного направления. Драчёв сдружился с ним во время прошлогоднего летнего отступления, а Туполев по роду деятельности постоянно находился в общении.

— Да уж, всем подкосил здоровьишко этот... сорок первый, — выматерился Андрей Николаевич. — Я из Омска в командировку прибыл, на дружеском приеме у Берии сознание потерял... Эта сука...

— Товарищи... — постучал вилкой по тарелке Павел Иванович. — Помните хорошее правило: «Когда я ем, я...»

— Помним, помним, — хмыкнул Туполев.

— Нам ведь предписаны прогулки, так что...

А уж на прогулках словоохотливый гениальный конструктор позволил себе поделиться с генерал-майорами своей историей. Видно, не особо было кому пооткровенничать, а тут можно расслабиться.

— Конечно, я зря Берию сукой назвал, — первым делом покаялся Андрей Николаевич. — Он в сравнении с Ежовым просто лапочка. Но за его теорию отделения от жен я бы ему башку отхерачил.

— А что за теория? — спросил Павел Иванович.

— Сия идея, шерз ами, — стал пояснять Туполев, — содержит в себе постулат, что заключенный в шарашке будет лучше работать, если у него нет доступа к любимому женскому телу. Обуреваемый мужскими желаниями ученый станет