Кто не с нами, тот против нас! 1918-1920 годы - Владимир Виленович Шигин

немыслимая вещь! Что бы это значило? Вот тебе и предсказание поповское, что машина не довезет нас… Что же теперь делать?» Кричу громко: «Слезайте все!» Слезли. Сбились в кучу около священников. А меня всего начинает трясти, как в лихорадке, не могу понять, что делается со мной. Глянул я на этого попа, и почудилось мне, вдруг, что свет у него из головы выходит. Думаю, может я с ума схожу? Слышу страшный голос: «Ты изменник, не исполнил своей революционной задачи! Смерть тебе!» Набрался я смелости, подходу к этому священнику и говорю:

«Ну, батя, предсказание твое сбылось, моя машина как есть не довезла тебя. Теперь говори, что мы должны делать? Чем все это наше сегодняшнее приключение кончится?» А он отвечает мне: «Кончится тем, чем должно быть кончиться – избавлением людей от напрасной смерти и спасением грешника». Смотрю я на него, хочу понять, что значит его слова, и вижу, – глаза его мечут светлые лучи, которые пронизывают меня насквозь, так что мне как-то и страшно и хорошо стало, и я прикрыл глаза. Он же говорит мне: «Свет узрел? Не бойся, человече. Свет Христов просвещает всех! Вот и я принес тебе Света Христова».

В это время мысли так и бушевали в моей голове. Он словно прочел их все и начал отвечать на них.

«Ты теперь в недоумении, что тебе делать? Как поступить? Страх объял тебя! Сказано в Писании: „Тамо убояшася страх идеже не бе страх“. И здесь нет никакого страха. Твой приятель Вася не будет видеть и не будет говорить недели три. Когда этот срок исполнится, ты отведешь его в одну „лечебницу“, которая вернет ему и речь, и зрение. О ней ты узнаешь после. А тот Кузьма, о котором ты сейчас думаешь, тоже будет призван служить России – Дому Пресвятой Богородицы, искупит свой тяжкий грех отступничества и измены России и кончит жизнь мучеником за нее. На костях вот таких мучеников, помни, как на крепком фундаменте, будет воздвигнута Русь новая, – по старому образцу, крепкая своею верою в Христа Бога и в Святую Троицу. Будет она по завету св. Владимира – как единая Церковь. Перестали понимать русские люди, что такое Русь: она есть подножие Престола Господня. Русский человек должен понять это и благодарить Бога за то, что он русский.

А теперь бросайте вашу машину и, не задерживаясь долго здесь, с Богом все идите своею дорогой. А я пойду своей».

Благословив всех, он пошел от нас и, отойдя на каких-нибудь двести шагов, вдруг исчез, стал невидим, как будто его и не было. Тут один из группы смертников осмелел, да и говорит: «Чудо чудное, диво дивное, да ведь это сам отец Иоанн был, понимаете? Сам отец Иоанн Кронштадтский являлся нам!»

«Сейчас мы вам покажем отца Иоанна Кронштадтского! – рявкнул молодой богатырь матрос Вася, – прошло время ваших Кронштадтских!»

«Не горячись, Вася, – спокойно говорю я. – Должно быть сегодня такая планида милосердная вышла. Ничего не попишешь».

Все смотрели в ту сторону, куда ушел священник, но на дороге никого не было. У меня, как говорится, ум за разум зашел. Стою, недоумеваю: «Что же теперь делать со всей этой компанией?» А Вася мне и отвечает: «Есть над чем задумываться! Прикончим всех тут, чего с ними валандаться! А завтра с утра пораньше пришлем каторжан, чтоб закопали эту падаль, и делу конец. Пускай идут к своему Кронштадтскому!»

Только Вася это проговорил, как у него помутилось в глазах, и он мгновенно ослеп. Бедняга попытался объяснить, что с ним происходит, но не смог выговорить ни слова: язык перестал его слушаться. Зарыдал тут мой Вася в отчаянии и начал приставать ко мне, чтобы я пристрелил его на месте. Я говорю ему: «Подожди унывать! Конечно, слов нет, плохо быть слепому и немому, но вспомни, ты же сам слышал, как этот священник только что сказал, что ты не будешь видеть и говорить недели три – и это сбылось! Значит, может сбыться и его обещание, что через три недели ты поправишься». Стараюсь я его урезонить, а у самого мурашки по спине бегают. Слышу, будто два голоса во мне явственно говорят: один упрекает за то, что я раскис и поддался на уговоры контрреволюционеров и изменников, а другой спокойно и тихо внушает мне: «внииди в разум спасения и спасешься сам и другие спасутся с тобою». И вдруг откуда-то у меня, кровожадины, явилась мысль, что людей этих со священниками убивать совсем не за что. И я, наперекор тому злому голосу, решил их отпустить. Были при мне бланки ЧЕКа в кармане, я всегда их с собою таскал, как верный страж революции. Всем я наскоро, за своей подписью, а она имела тогда большую силу, выписал пропуска, чтобы не могли их задержать в городе, когда будем расходиться по домам. До города мы тронулись вместе, Вася шел, держась за меня. Дорогою вся группа чудесно освобожденных смертников обращается ко мне: «Вы уж, служивый, завтра позвольте нам отслужить в церкви у Спаса-на-Крови благодарственный молебен, как сказал чудесно явившийся нам отец Иоанн Кронштадтский». Говорю: «Выполняйте все, что он вам заповедал. Никто никаких препятствий чинить не будет. Да я и сам думаю прийти на этот молебен».

Васю я решил не оставлять в Петрограде, а отправить на свою кронштадтскую квартиру, где всегда сам ночевал, намереваясь по возможности, все скрыть от своих революционных товарищей. Возня с Васей мне выдалась очень нелегкая. Он стал нервным и капризным. Да и во мне самом внутренняя борьба, о которой я говорил, все не улеглась. И особенно остро дала она себя почувствовать, когда я вошел в церковь, так и тянуло меня долой из храма. Но все-таки пересилил себя, выстоял всю службу. После службы все остались на исповедь, а мне что делать? Тоже идти на исповедь? Священник был ко мне внимательнее, чем ко всем другим. Не забуду его слов: «Храм Божий открывает двери в Царство Небесное, гряди, гряди, человече, небеса радуются всякому кающемуся грешнику. Поэтому сатана ныне так и ополчился на храм Божий, что он у него отнимает его стяжание».

«Ей, говорю, страшно стать стяжанием сатаны».

«Это тебе сейчас страшно, когда сатана еще при жизни твоей отнял у тебя мир душевный. А что будет по смерти, когда он станет твоим полновластным владыкой? Теперь сатана получил на земле полную свободу, потому что взялся от земли Удерживающий со всею семьею, но в их то невинной крови