В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

Избавившись от емкости с водой, Витя на мгновение остановился и стал разглядывать боевую колонну. Он с удивлением смотрел на бойцов, машинально сравнивая их с теми, кого ходил провожать на фронт после занятий в школе осенью сорок первого года. Он помнил тех крепкими мужчинами, сильными на вид, плечистыми. Шинели и ватники туго обтягивали их тела. Сейчас перед ним шли совсем худые, загорелые до черноты, в выгоревших и выцветших на солнце гимнастерках, покрытых слоем пыли и гари люди. Он видел перед собой совсем молодых людей, гораздо моложе тех, что шли через Мценск в сорок первом. Ему не верилось, что это были настоящие солдаты. Стереотип прошлого укоренился в нем. Сейчас на его глазах через деревню следовали те, что поражали своей худобой и молодостью. Талии солдат были затянуты на последние отверстия в брезентовых ремнях. Винтовки казались громоздкими, каски на головах смотрелись, словно округлые тазы.

Витя опустил глаза и взглянул на себя. Потом он прижал руки к животу, провел по бокам, ощущая пальцами выступающие ребра. Он начал понимать причину совершенно другого вида бойцов Красной армии.

– Им тоже есть нечего, –  резюмировал он вполголоса, сказав это самому себе, и добавил: – Ничего не поделаешь – война!

Но больше всего удивило его наличие погон на плечах красноармейцев. Сын старшины Красной армии, он прекрасно помнил вид военной формы отца и его сослуживцев. Помнил диагоналевые галифе и петлицы на воротниках с кубарями, ромбами, шпалами или треугольниками. Он помнил нарукавные нашивки, помнил рисунки отца на тетрадном листе, где он показывал ему знаки различия в воинских званиях. Сейчас перед ним шли солдаты, как правило, в укороченных гимнастерках с воротниками другого покроя и без петлиц, с погонами на плечах. Он с удивлением смотрел на них, не понимая, почему произошли такие изменения в облике бойцов.

– Удивляюсь! – громко произнес один из солдат в колонне, оборачиваясь к идущему за ним товарищу. –  Сколько идем, одни руины да пепелища. Только печные трубы стоят. А эта деревня почти вся целая. Успели-таки отбить у фрицев!

Мальчик проводил глазами бойцов, разговор которых отчетливо услышал, и сразу вспомнил свой родной дом, что начали разбирать у него на глазах пленные красноармейцы в холодном декабре сорок первого года.

– Витька, Витька! – кричал на бегу Чапай, обгоняя солдатскую колонну.

– Чего? – хмурясь под ярким солнцем, спросил Витя товарища, когда тот остановился после быстрого бега.

– Там, там, возле вашего дома машина военная остановилась, –  задыхался Чапай. –  Какой-то начальник к вам зашел.

– Ну и что? – равнодушно посмотрел на него мальчик, нисколько не удивляясь появлению в деревне очередного командира на автомобиле, которых он уже не раз видел сегодня за день.

– Я так думаю, –  продолжил Чапай, все еще прерываясь из-за отдышки, –  у вас в доме штаб будет.

– Чего? – ухмыльнулся в ответ Витя. –  Какой там штаб? Изба небольшая, там самим развернуться негде.

– Ну не знаю, пойдем скорее, посмотрим, –  товарищ потянул его за руку.

Чапай шел за ним, когда они миновали стоящую возле хаты немецкую машину, явно трофейную, за рулем которой сидел совсем лысый шофер в пилотке на голове и в форме с погонами. Рядом стояли несколько детей и подростков, одолевавших его многочисленными вопросами, что вызвало ревность и зависть у Вити и его друга, упустивших из-за своего отсутствия возможность поговорить с солдатом. Не заметив, что Чапай остался возле трофейной машины, мальчик направился к дому, на пороге которого он услышал голос бабушки, как будто причитавшей, рыдая во весь голос:

– Ну не сберегла я их, не смогла! Не смогла я!

Витя встал в дверях и посмотрел в комнату, где спиной к нему за столом сидел военный в выгоревшей и перетянутой ремнями гимнастерке, с пистолетной кобурой на ремне и командирской сумкой, висевшей возле бедра. Голова его была покрыта совершенно седыми и очень короткими волосами. Он обнимал ее загорелыми худыми руками, которые тряслись так, как будто их обладатель сильно волнуется или даже плачет. Тело его вздрагивало и вздымалось при каждом вздохе.

Витя провел глазами по комнате и уставился на хозяйку дома, которая, увидев его, подошла к старушке и легонько толкнула ее плечо, указав на стоящего в дверях внука.

– Витенька! – простонала та.

Сидевший за столом спиной к входу военный моментально обернулся и бросился к ребенку, протягивая к нему руки и падая перед ним на колени.

– Витька! – вскрикнул он, обнимая и прижимая к себе мальчика. –  Витька!

– Папа! – успел произнести тот, как очутился в объятиях мужчины, которого даже не сразу узнал.

– Витька, Витька! – отец все прижимал и прижимал к себе сына, гладил его худое тело по спине и скользил небритой щекой по его голове.

Мальчик оторопел. Он повис в объятиях отца, все еще не осознавая происходящего.

– Папа, папка! – шептал он, наслаждаясь сильными отцовскими руками и вдыхая тот самый запах дорогого ему человека, что не чувствовал уже два с лишним года.

Отец отстранился от него. Сжал его тело в своих ладонях и стал жадно разглядывать сына бегающими, полными слез глазами.

– Худющий-то какой! – прохрипел он, проводя руками по бокам и спине мальчика.

– Вы не серчайте, Петр Дмитриевич, –  причитала плачущая хозяйка дома. –  Кормила, как своих родных. Всем все поровну. Никого не обделяла.

Но мужчина как будто не слышал ее. Он снова и снова обнимал и прижимал к себе сына, оставляя пятна влаги от слез на его грязной рваной рубашке.

Витя впился тоненькими ручками в шею отца и повторял одно и то же:

– Папа, папа.

Они простояли так несколько минут. И не в силах оторваться друг от друга, сели рядом на лавке. Потом отец пересадил сына к себе на колени, продолжая обнимать его и гладить ладонью по спине. Витя смотрел на него, отмечая множество изменений в родном человеке. Он заметил, как постарел отец. Стал совсем седой. Голову его покрывали короткие, стриженные ручным станком волосы. Щеки ввалились. Брови выцвели. Лицо стало морщинистым. Отец был таким же худым, как и те солдаты, что до сих пор шли бесконечной вереницей через их деревню. Оторвав взгляд от головы, Витя стал разглядывать погон на плече и стоячий воротничок выгоревшей на солнце гимнастерки. Потом прижался лбом к щеке отца и загрустил, вспомнив мать и сестренок, не доживших до этой минуты.

– Я его с собой заберу! – неожиданно произнес Петр Дмитриевич, от чего женщины в доме и стоящий у стены и плачущий Илья вздрогнули. –  Мне его потерять никак нельзя. Его потеряю, значит, все потеряю.

Витя оторопел, не понимая