Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

большие, первые мамины помощницы. И сыну Ярославу объяснял свой поступок, говорил, иначе не может, иначе нельзя. Ярославу, уходя на войну, подарил дорогой нож с гравировкой. Ему как раз исполнилось четырнадцать, сугубо мужской подарок…

В феврале двадцать второго началась СВО. Через месяц Дима первый раз многозначительно обмолвился, сказал: «Андрей собирается пойти добровольцем, пока не знает, как, это ещё не отработано в военкомате, но скорее по контракту». У меня сердце ёкнуло – не просто так сказано, не только ради того, чтобы информацией поделиться. Мобилизация в сентябре началась, забрали нескольких Диминых друзей.

В Диме прочно засела мысль – нужно идти помогать. Он срочку служил в Омском учебном центре ВДВ, его бы тоже забрали, не будь у него четверо детей. Мне говорил: «У друзей мобилизованных тоже дети, один-два разве не дети?» А на Донбассе дети в подвалах прячутся от войны. Много разговаривали на эту тему, думаю: он ждал моего понимания и поддержки, а не категоричного: не пущу! Андрей тоже многодетный отец – трое у него, по мобилизации бы не взяли. Но Андрей пошёл осенью двадцать второго по контракту, подписывал его в части, где срочку служил, он разведчик. Часть базировалась на Алтае. Дима захотел вместе с ним. Попросил узнать, можно к нему в разведку. Андрею сказали – десантники нам ой как нужны, пусть шлёт документы. Дима отправил документы в часть на Алтай, и началась волынка. Натуральная бюрократия. Обещали пригласить на медкомиссию, и всё какие-то отговорки. Дима позвонит, ему говорят – подождите, много работы. Андрей уже воюет, а Дима ждёт. Документы отправил осенью двадцать второго, Новый год подошёл, позвонил, они документы потеряли. Потом нашли. Снова та же отговорка: ждите вызова.

Андрея первый раз ранило зимой, отлежал в госпитале, поехал в свою часть на Алтай, заодно узнал, что с Димиными документами. Ответили: скоро вызовем. Дима с работы не стал увольняться, но все подработки закончил, новые не берёт, чтобы не подвести людей, если вдруг вызов придёт. Дома ничего серьёзного не начинал. По наследству ему достался от бабушки дом в частном секторе, в планах было перестроить. Баню построил ещё при бабушке, хотел второй этаж поднять, решил – теперь уже после войны. В конце концов через часть Андрея уйти на СВО не получилось, Дима ушёл через Москву.

За полгода, пока тянулась волынка с контрактом, не один раз возвращались с Димой к теме войны. Я говорила: а как дети? Отвечал: у детей своя судьба, а он не может остаться дома, когда другие воюют. Он профессионал. Приводил слова Андрея, тот столкнулся – мобилизованные попадают за «ленточку» без всякого опыта, ничего не умеют, по-дурацки гибнут. Не готовы ни морально, ни профессионально – нет военных навыков, не могут при ранении оказать самопомощь. Горе-бойцы, а он сидит дома, киснет. Приводил разные примеры. Запомнилось: хороший знакомый работал дальнобойщиком, семья, двое детей. Большую часть жизни на дороге. Вернётся с рейса, в себя придёт, отоспится, отъестся домашними деликатесами, напарится в бане и снова за баранку. Дальняя дорога, большая фура – это была его стихия. Жена пилила: вечно дома нет, я одна с детьми, отца не видят, будто сироты последние. Пилила, ругалась. В конце концов поставила вопрос ребром: или я, или твоя дальнобойность, будь она трижды неладна. Он уволился, устроился водителем в городе и стал закисать, терять интерес к жизни. В этих бесконечных рейсах чувствовал себя полноценным, реализовывался по полной. Утратив привычное, начал прикладываться к бутылочке и спился в оконцовке. Дима говорил, что если он не пойдёт, будет жалеть всю оставшуюся жизнь. Хотя даже если бы я, как жена дальнобойщика, поставила вопрос ребром, Дима всё равно сделал по-своему, такой человек. И ушёл бы с тяжёлым сердцем.

Была поражена, когда прислал фото оттуда – счастливые глаза. Фото и видеоролик. Светится радостью. Жена Андрея Лена, мы как-то после похорон с ней и Андреем сидели вот тут же на кухне, я сказала про поразившие фото, Лена показала на Андрея:

– Аналогично.

– Как вы не понимаете! – Андрей, как всегда тщательно подбирая слова, чтобы сказать точно, произнёс: – Как бы ни было тяжело, Димка чувствовал себя за «ленточкой» настоящим. Он находился там, где должен, где не в чем себя упрекнуть.

Дима много раз повторял, с ним ничего не случится. Он знает, как вести себя в стрессовых обстоятельствах, как работать на адреналине. Ему приходилось бывать в чрезвычайных ситуациях, спасателей готовили к ним, серьёзно тренировали. Что всегда удивляло, Дима возвращался с прыжков уставший, но счастливый. Не падал батоном на диван, наоборот, тут же брался за какие-то дела. Прыжки вдохновляли, радовали.

В феврале двадцать третьего года погиб мой младший брат Костя. Воевал в «Вагнере». Почему оказался там, не знаю. Как мамы не стало, редко общались. Брат не посчитал нужным оповестить меня, что отправляется на войну. Попал по мобилизации или по контракту – не знаю. Вдруг звонок, спрашивают: вы такая-то? У вас есть брат такой-то? Да, говорю. Мне: ждите тело. Представляете мою реакцию. В документах он указал мой адрес на случай своей гибели. Женат не был, родители умерли. Из ближайших родственников одна я жила в России. Три года назад Костя получил российское гражданство, ещё раньше перебрался в Москву из Казахстана, мы сами из Казахстана. Старший брат Валера живёт в Казахстане в Акмолинской области. Там и похоронили Костю. Но через Омск, сюда пришло тело в закрытом гробу, окошечка не было. Военкомат помог переправить в Казахстан, похоронили Костю рядом с родителями. Дима плотно занимался похоронами.

После похорон спросила:

– Дима, что-то поменялось в твоём решении идти на войну?

Надеялась, вдруг реальная смерть человека, которого знал, его возвращение в закрытом гробу заставят переосмыслить ситуацию. Хочешь не хочешь, да подумаешь, а Костя ли в гробу? Его ли вернули домой? Мало того, что погиб… Опознания не проводили. Дима с Костей близкими не были, но он хорошо знал брата, не один раз мы до рождения детей ездили в Казахстан.

– Ещё больше захотел туда, – сказал Дима. – Жил человек, молодой, сильный, красивый. Что такое тридцать три года, только жить начал. Несправедливо, такие парни гибнут, не оставив после себя детей. Запад воспылал идеей нас уничтожить. И что, сидеть и ждать? Они в своих проектах и Омск должны извести.

С контрактом у Димы всё не получалось. В мае говорю:

– Дима, сделай паузу, не звони пока в часть, давай подождём выпускного Сони в детском саду.

Диму в детсаду все любили и уважали – от воспитателей до директора. В садике постоянно нужны мужские руки. Или напрямую к нему обращались (он часто отводил девчонок в сад), а то через меня. У Димы полный комплект инструментов, любил всё своё, чемоданчики загрузит в машину и едет в садик. Всякое случалось, когда с неохотой делал из-за дефицита времени, ворчал, но так чтобы категорично отказать, нет, находил возможность. Увидела двух воспитательниц на похоронах, так была благодарна за эту память. Знаете, как бывает порой, пока человек в силе, пока откликается на просьбы, идёт навстречу – рассыпаются в благодарности, случись с ним что – вычеркнули из памяти, как и не существовал.

Дима послушался меня, согласился подождать до июня. Андрей в это время был уже в России в госпитале. Они созванивались. Андрей предлагал Диме ещё раз хорошо подумать, стоит ему, отцу четверых детей, идти на войну. Не знаю, что толкнуло Диму пойти к гадалке. Меня не предупредил, тайком. Я потом узнала от женщин, гадалка популярна в Омске, не так просто к ней записаться. Она сумела в самом начале разговора убедить Диму, что обладает даром прозорливости, назвала имя моей мамы – Любовь, моего папы – Виталий. Не могла знать их. Такие вещи говорила про нас, о которых ей никто не мог рассказать. Дима показал фотографию Кости. Она сказала: это брат твоей жены. Когда Дима спросил, его мы хоронили, его тело было в закрытом гробу? Ответила – его. Описала место, где Костя воевал на Украине, это потом подтвердилось. Сказала, что Димин отец умер, но он против его решения идти на войну. И спросила: ты все равно пойдешь? Дима ответил: да. Может, что-то не договаривал