Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

старообрядцами. Как известно, таковых в Москве было множество. Знал Евдоким Андреевич Рябушинских, Третьяковых… Из Москвы привозил старообрядческие иконы, медные складни. Один такой подарил невестке, а она взяла его с собой на север.

Когда везли раскулаченных через Москву, Евдоким Андреевич столкнулся на вокзале с одним из давних знакомых купцов. Тот подарил шубу со своего плеча: «Бери, Андреич, на северах пригодится». И добавил со вздохом сочувствия: «Ну ладно у меня всё забрали, я эксплуататором оказался, а твоих сыновей-трудяг за что?»

В первый самый тяжёлый северный год Евдоким Андреевич принёс мешок муки из деревни, что стояла неподалёку от спецпоселения. Богатство из богатств, благодаря той муке выжили. Местный мужик пожаловался Евдокиму Андреевичу: лошади простывают зимой, болеют. Украинец не только подсказал северянину, как сделать тёплый пол в конюшне, помог перестроить её так, чтобы лошади в любой мороз стояли в тепле. Евдоким Андреевич имел в хозяйстве не один десяток лошадей, науку обращения с ними знал досконально.

Роскошную шубу купца тоже выменял за продукты. Был он в свои шестьдесят с небольшим могучим человеком, как настоящий мужик умел работать любую работу. Но всего четыре года было ему отпущено жизни на севере – умер.

Дед Лиды Василий Евдокимович приехал на север в тридцать шесть лет. Работал на железнодорожной станции на погрузке леса. Случилось это в 1937 году. Стоял апрель, который и на севере месяц весенний… Пригревающее солнце слизывало снег, будило от зимнего анабиоза деревья, землю, яркими лучами обещало скорую зелень, пение птиц. Василия Евдокимовича разморило на солнышке, опёрся о буфер вагона (выполнял обязанности сцепщика) и забылся на какие-то секунды, ставшие роковыми, не услышал, что подали для сцепки вагон. Страшная тяжесть навалилась на грудную клетку… Как отец и братья, был человеком огромной силы. Многие старообрядцы отличались этим, сказывался здоровый образ жизни. Там, где два-три мужика подталкивали вагон, подавая на сцепку, Василий Евдокимович мог один справиться. У Лиды есть фотография – дед в гробу. Даже в домовине выглядел могучим и красивым человеком. Чёрная борода, величественное спокойствие на лице. У гроба восемь детей. Старшему двадцать пять, младшему, Лидиной маме, – четыре.

Пришлось бабушке идти работать, старшие дети могли прокормить себя, четверо младших остались на ней. Мама Лиды попала в детский дом. Не совсем, чтобы в полном понимании детдом для неё. Ей позволяли ночевать у своих, с матерью. А на день шла в детдом, там кормилась. Лида по молодости удивлялась, откуда у матери, выросшей в крестьянской среде, манеры, как у выпускницы института благородных девиц. Наставляла дочь, как та чуть подросла – нельзя выходить к столу неприбранной, в мятом халате, тем более – ночной рубашке и непричёсанной. Даже если ты в единственном числе в квартире и тебя никто не видит, непозволительно уважающей себя девушке ходить неопрятной. И праздно, без дела не подобает сидеть. Смотришь телевизор, возьми вязание или вышивай. Мама прекрасно вышивала. Её работы Лида ревностно хранит по сей день. Любила мама музицировать, да не на балалайке или гармошке – на пианино. В детдоме освоила. Позже несколько лет ходила в музыкальную школу для взрослых, в советское время были такие. Играла «Полонез Огинского», сонаты Бетховена, исполняла романсы. Голосок имела скромный, но пела вдохновенно. Откуда всё это – манеры, музыкальность? Объяснялось всё просто: воспитатели детского дома были выпускницами института благородных девиц. Выслали их на спецпоселение из Ленинграда. В первые годы отправляли в Шенчугу только раскулаченных, позже стала местом высылки других неблагонадёжных.

Из трёх братьев лишь один Степан Евдокимович вернулся в Луганскую область. Прежние соседи доложили ему:

– Кто раскулачивал вашу семью и других, те долго болтались на ветру, как немцы пришли.

– Как это «болтались»?

– Повесили их.

Повесили не за то, что проводили коллективизацию, казнили, что слишком рьяно служили советской власти. Кто-то принял смерть достойно, были и такие, кто валялся в ногах у палачей, прося пощады, обещая верность новым хозяевам.

От Шенчуги, в которой родилась Лидина мама, ничего не осталось. Ни домика, ни сарайчика. Лида ездила туда. Стоит мемориальный камень с надписью, гласящей, что на этом месте находился самый большой в Коношском районе посёлок спецпоселенцев. Кладбище чуть читается, но где могила деда Василия и прадеда Евдокима, не найти.

* * *

В церковь Лида начала ходить в институте. «Ходить» – громко сказано, заходила, да. Вдруг почувствовала тягу к храму. Спроси, что влекло – не объяснит. Идёт мимо, и так захочется войти в церковный двор, подняться на высокое крыльцо. Как магнитом тянуло. Почему? Конечно, успела нацеплять немало грехов молодости, да только вряд ли это подталкивало переступить порог храма. Пусть томилась душа неправедными поступками, да не знала ни о таинстве исповеди, ни о таинстве святого причастия. Тогда откуда, спрашивается, мысль – тебе надо в церковь? От бабушки, надо понимать. Молилась праведница в небесных обителях за внучку. Просила Бога вразумить, поставить на путь истинный последнюю свою воспитанницу. Много детей, внуков, племянников имелось, за всех молилась, а за Лидушку – сугубо, считала себя виноватой перед ней. Не успела твёрдо вложить в светлую головушку заповедь – жить надо с Богом. Слишком рано расстались. Внучка на лету схватывала молитвы, даже по Псалтири стала осваивать науку чтения. Да заболела бабушка Фрося, просила Бога повременить забирать к Себе ещё годик-другой, да пришёл срок, внучка осталась одна…

Лида и хотела зайти в церковь, и трусила в первый раз. Беспечная студентка-комсомолка мало думала, да и вообще не думала, что может выйти боком поход в церковь. Это не заботило, и всё же что-то сдерживало. Постоит у храма, посмотрит на него и пойдёт дальше.

Сподвигла подружка Гульнар. Татарка никакого отношения к православию не имела, как, впрочем, и к мусульманству, шли как-то вдвоём мимо церкви, Лида произнесла:

– Ты знаешь, хочу зайти и жим-жим.

На что Гульнар отреагировала с энтузиазмом:

– А в чём загвоздка – айда! Я уже была здесь.

В церкви царил полумрак, службы не было.

– Давай свечи поставим, – предложила Гульнар.

Они купили по две свечки, поставили. Уходить не хотелось. Чуть слышно потрескивали в тишине горящие фитильки свечей, смотрели с икон лики святых.

После того случая Лида осмелела – раз зашла, уже одна, другой. Узнала об исповеди, причастии. Года через два решилась пойти на исповедь, наплакалась под епитрахилью. С замиранием сердца впервые пошла к причастию, приняла в себя Тело и Кровь Христову. А перед этим покрестилась. В детстве бабушка Фрося крестила дома внучку сама, таинство миропомазания не было совершено. Об этом ей сказала мать.

Дочь Юлю Лида в полгода понесла в церковь. Хотела вместе с мужем окрестить, тот отказался со всей категоричностью. Дочь – пожалуйста, если такая блажь влетела в голову, а его – уволь, не пойдёт в церковь.

Уговорила позже в период массового крещения. Вместе с советской властью ушли препоны к церковным таинствам. Лида увидела в газете объявление о крещении в водах Иртыша. Муж согласился на такой вариант – Иртыш не церковь.

Выехали пораньше, Лида боялась опоздать. На городском пляже, куда газета приглашала на крещение, стояла по колено в воде группа мужчин и женщин в белых длинных рубахах.

– Во, – сказала Лида, – уже началось. Присоединяйся быстрее. Муж оказался бдительнее.

– Не-е-е, – сказал недоверчиво, – это какие-то не такие. И священник должен быть.

Лида впала в панику – муж опять откажется.

– Это ведь не церковь, – с жаром стала убеждать супруга, – священник, как все оделся в рубаху. Не лезть ему в полном облачении в Иртыш.

– Не знаю. Какое-то левое крещение.

Группа в рубахах, произнося что-то наподобие речёвок, зашагала в глубину.

– Ты видишь, началось, – начала упрашивать Лида. – Иди уже! Иди! Богом прошу!

– У меня рубахи нет, – заколебался супруг под напором жены. – В объявлении о рубахе разве говорилось?

– Какая разница, в плавках иди. Плавки не забыл?

– На мне.

Он был готов скидывать штаны и лезть в воду, когда на набережной показались три священнослужителя.

– Во, Олег Ворона, – узнал муж в одном из священников одноклассника. – Сейчас он меня по блату и окрестит.

Муж, вспоминая своё крещение, смеялся и укорял Лиду:

– Без малого не осквернился из-за тебя торопыги. Полез бы с этими долбанушками!

В рубахах не кто