Мои великие люди - Николай Степанович Краснов

Выручает Вадик, соскучившийся по своему дядьке, и возится и возится возле него, лопочет и лопочет:

— Дядь Леш, а у тебя в носе усы растут!.. Папа говорит, что и у меня будут усы, вот тут. Я — мужчина. И ты, и я, и папа — все мы мужчины. А мама и бабушка — женщины… Почему ты Людку не привез?

— Она еще маленькая!

— А я уже большой! Смотри, какой! — Вадик вскакивает с ковра и вытягивается, вставая на цыпочки. Но это кажется ему не совсем убедительным, он взбирается на стул и на нем старается приподняться на кончики пальцев. — Вот какой большой!.. А когда ты к нам Людку привезешь?

— Правда, взял бы ее сюда! — встревает Лявоновна в разговор. — Как она там? Не болеет?

— Здорова. О тебе бесперечь спрашивает. Из садика придет, первые ее слова: «А бабушка приехала?» Играется, играется, вдруг захнычет: «Когда же бабуля приедет?» — и реветь. Только и твердит: бабуля да бабуля.

— А как Нинка-то?

— И не спрашивай. Замучилась!.. Три гектара бурака убери-ка. И дома все на ней. Грозится: «Брошу все, дочку на руки и уйду к матери!..» Ты бы, мама, побыстрей приезжала! И овец надо стричь, и кабана резать пора бы…

— Сам-то как?

— А я всегда как штык!..

Вот она, ожидаемая Лявоновной минута, когда можно выспросить сына обо всем, томившем ее неведеньем, догадками, о чем неловко было говорить при чужих людях, тем более при Нинке, сейчас же, при своих, сделать это весьма удобно.

— Леша, а скажи, что это было с тобой тогда-то, когда Нинка съездила в Кучугуры? Ты на головные боли жаловался… Люди сказывали, что будто бы ты вдруг, ни с того ни с сего с велосипеда сверзился. Один раз да другой.

— Ох, товарищи! — воскликнул Лешка, усмехнувшись и приглашая всех его послушать. — Вот грохнулся я нынешним летом! Никогда так не падал… Еду с работы, дорога хорошая, накатанная, жму на педали вовсю. Вдруг вижу перед собой: лежит поперек пути огурец, здоровенный, вот такой, толщиной с руку, длинненький. Мне бы его объехать, а я нарочно на него колесом правлю: ну, любый, сейчас я тебя перережу! Ну, и — велосипед в одну сторону, сам я — в другую да головой о телефонный столб. Верите ли, еле поднялся…

— А на мосту-то как сверзился? Там же не было огурцов.

Об этом падении она уже от него слышала, хочется, чтоб услышали Николай и Невка.

— Да, на мосту со мной случилось что-то странное. До сих пор не пойму. Словно кто сбоку ухватил и рванул за колеса…

— А еще, Лешка, помнишь, сухая лягушка у тебя оказалась в сапоге.

— Да, действительно лягушка была. А откуда взялась — не знаю… Где только не бросишь чеботы — на пашне, случается, и возле болота. У нас во дворе эта живность тоже водится. Заползла в сапог, а я и надел без внимания… Ну-ка, Вадик, отгадай загадку: ни рыба, ни мясо, сам прыгает…

Лешкины доводы ничуть не поколебали мнения Лявоновны. По-прежнему она верит и соседка так говорит, что замешана тут нечистая сила, что дело не обошлось без приворотного зелья кучугурских знахарок.

Поговорили еще немного о доме, о всяких пустяках. А как в телевизоре забегали парни с дубинками, Лешка притих. Пригляделись, а он спит, сладко почмокивая. Укрыли его одеялом, будить не стали…

Вспоминать этот вечер стало главной радостью Лявоновны. Неумолчно звучит в ее ушах Лешкин голос: «Мама, приезжала бы поскорей!..» И плачущий голосок внучки слышится явственно: «А когда же бабуля приедет?..» Жаль их обоих. И то, что она уехала из дома, кажется ей большой ошибкой. Не по-людски это, не по совести. О дочках нет такого беспокойства, как о сыне. Мария с Иваном, хоть и дрались когда-то, но теперь остепенились. Наташка с Еркой — хорошо ли, плохо ли, а живут, матери жалобами не докучают. Невке, той вообще повезло на мужа. Лидке тоже надежный человек достался. Дочкам Лявоновна подсобляла бы охотней, чем снохе: кому — постирать, кому — детей понянчить. Но у старших дети уже повыросли, у Лидки дитенок еще не народился, Невка со своим сама справляется. А там, дома, еще совсем крохотная внучка, сын, которым жена вертит как хочет, хозяйство без пригляда. Вот и получается, что больше других нуждается сейчас в матери он, Лешка. Да нет, он неплохой малый. Зря кляла, считая, что лучше бы его бросила тогда-то, когда с ним на закорках дни и ночи под бомбежкой металась, уходя от немцев. Сгоряча она это. Да будь он сейчас таким-то, как Вадик, несла бы его и несла, будь хоть какие ужасы, хоть на край света, и никогда бы не бросила. Помнится, любила его не меньше Невки, они подрастали вместе, погодки, а отец, так тот с рук не спускал, пуще всех детей баловал: девок много, а парень один… Может, еще одумается сынок: жен-то сколько может быть, а матерь где возьмешь другую. Может, и Нинка перебесится. Вся она в тетку свою, в Гашку. Ну чисто Богданиха! Если с ней быть потише, наверняка и она потише будет. Переделать ли ее, если у нее нрав такой, такая порода, — может, и себе не рада, потому что, как и Богданиха, сама же в первую очередь страдает от своего дурного характера. Маруська права: молчать бы надо. Старая неслушница! Век прожила, а ума не накопила. Бес попутал: ее ли дело судить, ту девку сын взял или не ту, любит он Нинку, и грех это — болтать о ней что зря, хаять при людях, Лешку против нее настраивать. Впредь такого не будет!

Были и минуты, когда, обдумывая свое поведение, Лявоновна находила себя во всем правой. И засыпая с твердым намерением уехать поутру домой, она просыпалась с настроением совершенно иным и откладывала свой отъезд со дня на день. Ждала, не подъедет ли Наташка, ее нет и нет. Петух по ночам распевал на балконе, будил ее за полночь и на заре, напоминая о привычных ее заботах. Тем из жильцов дома, которые в деревнях выросли, кочетиное пение было в радость, а некоторые начали Невке выговаривать за петуха, дескать, что вы его до сих пор не зарежете, сколько можно его на балконе держать, надоел, но, выслушав ее объяснения, разражались веселым смехом, находя забавным причуды Вадика. Только сосед, тот самый, большеголовый, лысый, что к Николаю заходит поучить уму-разуму и сам книжки пишет, всерьез просит убрать петуха.

— Другие-то, — говорит, — кочета