Однажды на Украине - Сергей Николаевич Прокопьев

той операции случилось. Взводный отказался вести группу на верную смерть. Просто так положить необстрелянных парней. Без соответствующей подготовки выхода, подготовки самих ребят, организации взаимодействия с прикрывающими силами. Был скандал, взводного перевели в пехоту. Несколько месяцев воевал там, потом вернули в разведку.

А тогда мы вовремя смотались, противник чуть запоздал, арта заработала, когда мы были уже на марше. Начни раньше, пока на позиции вошкались, досталось бы нам. Хохляцкие миномёты, АГС стали накидывать. Парню из нашего взвода две гранаты АГС под ноги, жутко было смотреть, как размолотило пацана. Вчетвером – я, Бык, Дровосек, ещё парень погрузили его на носилки. Нести тяжело, неудобно, носилки мягкие. Сели передохнуть, вижу, Бык не в адеквате, безумный взгляд, руки трясутся, здоровенный парняга, а больно смотреть:

– Андрюха, – заикаясь, говорит, – это ведь трындец!

Мы только и успели загрузить парня на броню, как он умер.

Я думал, Бык сломается, ничего, одыбался, переборол себя, я с ним беседу провёл, хорошим бойцом стал. У одного парня от физической нагрузки, морального шока сердце клинануло. Не для него война, списали. Тогда из роты шесть человек запятисотили, у одного нервы не выдержали. В принципе, вышли мы чудом, было пять трёхсотых и всего один двухсотый. Останься на позиции, хохлы растрепали бы роту. На днях с Дровосеком по телефону разговаривал, хохлы сейчас БК берегут, где раньше пять снарядов летело, сейчас один, а тогда у них всего хватало с избытком, снаряды не жалели. А мы на ту позицию по темноте пришли, ночью только и успели окопчики в полметра глубиной выкопать. Во-первых, ничего не видать, во-вторых, корней в земле полно, начинаешь рубить, стук на всю округу.

Война проверяет людей, меняет. Кого в негатив ломает, кого к свету. По контракту к нам пришёл Боксёр.

– Андрюха, – говорил мне, – ты, блин, окопный мыслитель, тебе кликуху на Философа надо менять.

Боксёр из судимых, отсидел своё в лагере, поначалу феня из него, как фарш из мясорубки, потом остепенился.

– Мы в окопах, – начнёт возмущаться, – а эти крысятничают на гуманитарке! Я бы, доведись, сволоте рога пообломал, мозги прочистил!

Крысятничество на гуманитарке расцветало. Не останавливало подлые душонки, что крадут у тех, кто жизнью рискует. Первое время до нас доходили только салфетки и лоперамид. Потом более-менее упорядочилось.

– Боксёр, – говорю, – ты меня в мыслители записал, давай на пару пофилософствуем: крысятничество – основа капиталистического общества, в котором мы с тобой проживаем. Капитализм на чём стоит – жить за чужой счёт. У меня сосед-голубятник говорит про своих птах: живут по принципу – клюнь ближнего, нагадь на нижнего. Так при капитализме. Вспомни своё славное прошлое: ты ведь отжимал у людей деньги, машины? Особо не задумывался о справедливости.

– Да-к это на гражданке.

Боксёр в прошлом из спортсменов, подавшихся в бандитскую братву ради лёгкой жизни. Пришёл в разведроту разбитным парнем, весь на шарнирах. Но блатничок быстро с него слетел. Если в одном блиндаже живёшь, из одного котелка ешь, постоянно в ситуации, когда тебя пытаются убить двадцать четыре на семь, хочешь не хочешь, поменяешься. Нормальные человеческие отношения заставят вести себя по-человечески, если ты не конченный раздолбай. Раздолбаев учат по-другому…

Боксёр воевал полгода, получил тяжёлое ранение и демобилизовался подчистую. Резко упало зрение, боли в глазах, головные боли. В боксе стучали по голове, плюс тяжёлая контузия. У меня тоже зрение подсело после двух контузий, у Боксёра вообще караул – смартфон к носу подносит, сообщение прочитать. Я после госпиталя с первым ранением приезжал в бригаду на Алтай. Боксёру позвонил, он в Алейске живёт, подъехал ко мне. Встретились как братья.

– Андрюха, – говорит, – я от прошлой жизни ушёл. От алкоголя отхожу. Правильно ты меня учил, алкоголь от нашей слабости. И матерюсь меньше.

Маты – особый случай. Когда собирался на войну, были и такие знакомые, кто говорил: Андрюха, не ходи, сопьёшься, курить обратно начнёшь. Приводили примеры тех, кто Афган прошёл и спился после него, на наркотики подсел. Я, было время, свою бочку водки выпил, потом завязал. С куревом тоже. На войне дал себе установку искоренить у себя маты. Ротный говорил: «Андрюха, без матов на войне невозможно, как ты будешь командовать без них». Я решил провести эксперимент. Оказывается, можно. Маты – наша слабость и языковая лень.

Боксёр собрался жениться, женщину нашёл. Как-то в окопе сидели, заговорили о семье, я сказал, что нормальный человек без семьи и детей неполноценный. Боксёр заершился:

– Сдались мне эти короеды-дристуны, визг-писк, памперсы, горшки! Я человек свободный!

С началом СВО Боксёр не смог усидеть на месте. Как и у меня, у него дед воевал в Великую Отечественную. Сыграло роль и то, что близкий друг, позывной Садык, подписал контракт, тоже спортсмен, тоже из братвы. Садык, шкаф два метра ростом, придя в роту, в отличие от Боксёра не выказывал своё бандюганское прошлое, скромнее себя повёл, семья у него, двое детей. Боксёр попросился к нам в роту и всего две недели воевал вместе с Садыком. На той операции не был с нами, мы с Садыком разместились в одном окопе, плюс ещё Лис. Втроём копали. Меня бы тоже накрыло, по графику должен был отдыхать, моя смена на НП в ночь, но попросили сходить не в свой черёд. В наш окоп прилетела мина. Садыка и Лиса задвухсотило.

– Боксёр, это война, – успокаивал я Боксёра. Он сильно переживал. Объяснял ему, никто не исключение: – И меня, и тебя могут убить. Мы надеемся на лучшее, но это война! А душа бессмертна…

Боксёр молодец, не забухал, планку не сорвало. Предлагал взять бутылку, помянуть Садыка, я отказался. Он поколебался и решил:

– Тогда и я не буду.

Виагра

Когда в детский сад на Камчатке к ребятишкам приходил, воспитательница спросила: какой самый тяжелый день на войне? Отговорился, каждый по-своему нелёгкий. На деле самым тяжёлым был штурм, прошедший без единого выстрела. Перед нашим взводом в пятнадцать человек стояла задача – взять опорник, закрепиться и передать пехоте. Погода была жуткая, холод, дождь, потом ещё и снег. Пехота раньше нас выдвинулась, встала в лесополосе, не доходя до линии боевого соприкосновения, её задача – ждать, когда хохлов выбьем, и заменить нас в опорнике. Проходим мимо пехоты, и страшно смотреть. Выкопали себе лунки, только ноги поставить, сидят обречённо, в глазах безнадёга – убьют, так убьют. Это были всё те же неподготовленные мобилизованные. Кое-как нашли старшего. Мужик лет пятидесяти.

– Ты старший?

– Вроде я.

– Почему «вроде»?

– У нас так, радиостанция у кого дольше, тот и старший.

Человек двадцать, ни одного профессионального военного. И вот таким воякам нам передавать позиции. Так и получилось, мы просидели четыре дня в ожидании, пока пехота наберёт достаточное количество замены нам. В пехоте поначалу был бардак в ротах, вплоть до того, что ему взбредёт в голову пойти в деревню, самовольно уходит из ПВД, ещё и компанию соберёт.

От пехоты мы двинулись к передовой. В небе птички появились, артиллерия заработала. В плане коптеров хохлы изначально лучше были заряжены, да и сейчас у них этого добра навалом. Раньше выискивали групповую цель, чтобы сбросить снаряд, потом и на одного солдата не жалели. Но нас хохлы испугались, на наше счастье трусливые попались. Мы шли не толпой, передвигались грамотно, в продвинутых бронежилетах, хохлы увидели с «птички» – их забил мандраж, сдёрнулись без боя. Мы подойти не успели, метнулись в тыл, да так резво, что побросали личные вещи. Будто до последнего решали, принять бой или бежать, а потом сорвались без задних ног, бросили рюкзаки, спальные мешки. Удрали, после чего арта хохляцкая по нам заработала, начала забрасывать свои-наши окопы. И здесь нам повезло, без потерь обошлось. Опорник добрый, хорошо оборудован. Закрепились, рассчитывая, одну ночь как-нибудь перекантуемся, утром, максимум днём, пехота сменит.

Еды на сутки взяли из соображения, лучше больше БК с собой. Благо, в окопах нашли хохляцкие пайки. И вкусные, надо отдать должное, в мягких упаковках. Либо настолько оголодал в дождь и холод, а ещё и мороз ударил на вторую ночь. Нисколько не преувеличиваю, по-домашнему вкусные. Украинские, не натовские. Натовские были аптечки, касок много, укладки,