Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

В ходе обсуждения произошедшего в Петроградском Совете большевик В. Володарский заявил: события в Ташкенте демонстрируют, что «правительство в нынешнем составе желает анархии в стране для того, чтобы подавить революционную демократию». В данном случае распространенное обвинение в «анархии» переадресовывалось властям, которые якобы нарочно провоцировали конфликты, чтобы оправдать применение правительством насилия. Володарский также осудил поведение ВЦИК, поддержавшего применение вооруженной силы. Ему оппонировал меньшевик М. И. Богомазов, доказывавший, что виновниками конфликта в Туркестане являлись большевики «с их пропагандой захвата всей власти Советами»[1260]. Все же Петроградский Совет подавляющим большинством голосов поддержал резолюцию Володарского, выражавшую солидарность с Ташкентским Советом.

«Биржевые ведомости» видели в ташкентских событиях бунт «бушующей черни», грабежи, насилие, убийства, «пугачевщину». Газета назвала это уроком для власти и общества: «Россия будет ввергнута в омут невылазной анархии <…> если будут чувствовать отсутствие сильной власти, способной беспощадно карать нарушение правопорядка»[1261]. Либеральному изданию важно было представить события в Ташкенте как разгул преступной стихии, чтобы призвать власти к решительным силовым действиям. И позже «Биржевые ведомости» возвращались к этой теме по разным поводам, доказывая, что в «анархии» виноваты большевики, и призывая власти активно бороться с ними[1262].

Большевиков их противники порой обвиняли не только в организации антиправительственных выступлений и аграрных волнений, но и в провоцировании еврейских погромов. «Новое время» опубликовало в начале октября мнение прокурора Харьковской судебной палаты относительно вспышки насилия в городе: она-де была вызвана агитацией большевиков, лозунги которых воспринимались как антисемитские[1263]. Одни газеты видели в погромной волне влияние контрреволюционеров, другие называли ответственными за разруху в стране социалистов[1264].

Большевики же описывали использование властями вооруженных сил в конфликтах разного характера как начало гражданской войны. «Рабочий путь» опубликовал статью, в которой умеренные социалисты обвинялись в том, что, посылая карательные экспедиции против крестьян, они начинают «гражданскую войну на стороне буржуазии против пролетариата»[1265].

В октябре 1917 года дневники представителей образованных слоев общества были заполнены пересказами слухов о начале в ближайшее время грабежей и «резни буржуев». Воображение современников опять рисовало картину новой Варфоломеевской ночи, об этом свидетельствуют различные источники личного происхождения[1266]. Политики описывали ситуацию буквально теми же словами. В. Г. Коренчевский, докладывавший на съезде кадетов о деятельности партийной военной группы, обратил внимание присутствующих на то, что солдатские комитеты открыто угрожают офицерам: «С вами можем мы говорить разве только после Варфоломеевской ночи»[1267].

Протоиерей Иван Восторгов, автор правых взглядов, писал в «Московских ведомостях»: «Может быть, не нынче-завтра у нас гражданская война. Слышите: где-то уже точат ножи… Готовят оружие. Призывают эшафоты. Без утайки говорят о скорой резне. Мы накануне внутреннего междоусобия»[1268]. Как и во многих текстах эпохи, здесь слово гражданская война не является нейтральным термином, оно помещено в семантический ряд, насыщенный символикой насилия. Завершая этот фрагмент синонимом внутреннее междоусобие, автор придает этому словосочетанию сильное эмоциональное звучание, пробуждая у своих читателей тревожное ощущение приближающегося кровопролития.

Часто звучало предостережение о том, что попытка большевиков захватить власть и начало гражданской войны обернутся еще большей волной погромов и грабежей[1269]. Это был важный аргумент, который использовали критики Ленина и его сторонников. В то время как большевики оправдывали различные акты «низового» насилия, находя в них некий политический смысл, их противники всячески криминализировали деятельность партии, которая якобы потворствует преступникам. Информация о разных эксцессах, порой совершенно ужасных, переплеталась с невероятными слухами, в которые было легко поверить.

«Новое время» писало, что пьяные, каторжники и германские агенты только и ждут выступления большевиков, чтобы принять в нем участие[1270]. «Вечерний курьер» в середине октября информировал своих читателей о том, что митинг воров постановил сжечь Петроград[1271]. «Живое слово» распространяло слухи, что кто-то систематически намеренно спаивал рабочих и солдат, которые затем угрожали публике погромом[1272]. Газета утверждала, что большевики готовили не просто государственный переворот, а резню интеллигенции и избиение «буржуазии»[1273].

Подобная агитация давала свои плоды. Образованные слои общества накануне Октябрьского переворота боялись уже не только политических потрясений, но и массовых беспорядков и преступлений разного толка, которые, казалось, неизбежно начнутся вместе с переворотом. Штабс-капитан В. М. Цейтлин рассуждал незадолго до Октября, что страшен не захват власти Лениным, Троцким и другими «культурными большевиками», а «произвол, грабежи и убийства разнузданной пьяной солдатской массы»[1274].

Неясно, насколько достоверной была информация о подготовке погрома, хотя профессиональные преступники и хулиганы готовы были воспользоваться любым кризисом, — важнее то, что ее использовали политики самого высокого ранга. Выступая в середине октября в Предпарламенте, А. Ф. Керенский назвал действия большевиков тактикой «шантажа и погромов», ставя знак равенства между черносотенцами и большевиками, между «Новой Русью» и «Рабочим путем»[1275]. Ф. И. Дан на заседании ВЦИК 14 октября даже потребовал официального ответа от большевиков на свой запрос: агитируют ли они за то, чтобы их грядущее выступление сопровождалось «кровавой войной и погромом»?[1276]

М. Горький в «Новой жизни» за несколько дней до восстания большевиков рассуждал о том, как пройдет переворот. Он полагал, что снова, как и в Июльские дни, начнется беспорядочная стрельба, пробудятся «темные инстинкты толпы», «люди будут убивать друг друга, не умея уничтожать своей звериной глупости». Писатель был уверен, что на улицы выйдут профессиональные убийцы и повторится «кровавая, бессмысленная бойня»[1277].

Регулярно печатая вести о растущем погромном движении и отмечая неспособность властей справиться с ним, «Биржевые ведомости» накануне предполагаемого большевистского выступления опубликовали статью «К гражданской войне». В ней, как и в некоторых рассмотренных выше текстах, гражданская война понималась как другой уровень уже идущих беспорядков; их количество уже грозит перерасти в новое и ужасное качество: «Целая серия вполне организованных междоусобных выступлений шаг за шагом приближает то неизбежное следствие анархии, которое именуется гражданской войной». Автор статьи назвал ее признаками межнациональные столкновения на Кавказе, захваты помещичьих земель и конфликты в продовольственном деле. Все это свидетельствовало, по его мнению, о полном параличе правительственной власти. Статья призывала не откладывать борьбу с «надвигающемся призраком гражданской войны»[1278]. Таким образом, гражданская война понималась как качественно новая фаза развития «анархии», как взрывное распространение беспорядков разного рода по всей стране при бездействии властей[1279].

«Речь» указывала и на то, что из-за пассивности правительства «призрак гражданской войны приобретает все более реальные очертания». Красная гвардия беспрепятственно получала оружие, а обыватели, видя безразличие властей, тоже начинали вооружаться[1280]. Однако, по мнению редакции газеты, нарастание угрозы гражданской войны не было результатом лишь