Вечный день - Юлиус Фучик

темно-русыми волосами. Она стояла ко мне спиной, и я не мог разглядеть ее лица и просто не находил ни сил, ни отваги попросить ее: «Сестра, подойдите ко мне, я хочу запомнить ваше лицо». Так и остался звучать для меня ее голос, а в последующие дни к нему прибавилось ожидание ее приближающихся шагов.

— Сейчас мы сделаем тебе на глаза повязку, — сказал врач и замолк.

— Плохо дело, — пробормотал я. А сам, весь внутренне сжавшись, ожидал с надеждой, что врач скажет: «Ну что ты, дружище. Все в полном порядке…» Но в ответ услышал совсем иное:

— Не хочу тебя понапрасну водить за нос, парень. В таких случаях обычно говорят, что ты солдат и должен быть готов ко всему…

И замолчал. По шелестящему звуку я понял, что он снимает перчатки.

— Сестра, через час сделайте ему укол. Видеть ты будешь, — обратился он ко мне, — но только правым глазом. Извини, но я считаю своим долгом сказать тебе правду.

Потеря зрения — это потеря надежды, потеря пути, потеря мечты. Куда теперь протянуть руку? О ком мечтать? О ком и о чем?..

Через час ко мне подошла девушка и сделала укол. Я попытался поблагодарить ее, на что девушка улыбнулась, я почувствовал это. А про себя подумал: «Для чего я это делаю? Ведь я один из многих, кто нашел здесь временное убежище и кого ждет или выздоровление, или… безнадежность. Да, безнадежность. Это как раз мой случай». Я осторожно покачал головой. Движение было незаметным и скорбным.

— Лежите спокойно, — сказала сестра. Знакомые слова, их я слышал уже не раз. Надоевшие, они требовали послушания. Только как я мог лежать спокойно, если мне хотелось убежать из этого мира сомнений… Если мне хотелось расслабиться, сказать какую-нибудь глупость, сделать что-либо такое, что могло бы разрушить стену молчания, окружающую меня…

— Итак, я должен буду испить чашу слепца и урода, — зло начал я.

— Купите черные очки, и никто ничего не заметит, — подбадривал меня голос.

— Не верю.

— На лице у вас почти не останется шрамов…

— Вам платят за то, что вы так усердно утешаете всех?

Но сестра не обиделась. Вероятно, она привыкла к нервозности пациентов. И, вздохнув, уклончиво ответила:

— Я только хочу, чтобы поскорее кончилась война.

— Я тоже. И хотел бы вернуться домой. Или… нет, не домой. Ведь там все будут жалеть, а потом начнут избегать меня, — быстро сказал я.

— Как вы можете говорить такое?! — с горечью произнесла она.

— Это мое дело. Мне уже неважно, как я говорю и с кем.

— До завтра все пройдет.

— Правда?

— Да. Вам нужно отдохнуть. Если я потребуюсь, позовите.

— Но я не знаю, как вас зовут.

— Штефка.

Дни шли за днями. Самоанализ и смена настроений и чувств измучили меня. Я в какой-то мере даже находил утешение в том, что чувствовал себя несчастным и покинутым, и никто не имел права упрекать меня в этом, потому что другие были целыми и невредимыми. Только одно имя считал я теперь запретным для себя. Это было имя Ангелы. Я не мог даже представить себе, как появлюсь перед ней таким, как объясню ей, что я не просто калека, что в сражении я был не из последних. Она знала, она должна была знать, что я люблю ее. Я даже верил, что она ждет меня. Я все время думал о ней, с ней связывал когда-то все свои планы на будущее, а сейчас старался уйти от мыслей о ней, так как был убежден, что, увидев меня, она почувствует себя несчастной. И все же в душе теплилась надежда на счастье.

Но мечты мечтами, а действительность диктовала совсем иное. Единственное, что в то время приносило мне подлинную радость, был девичий голос, который, теперь я знал, принадлежал Штефке.

Через неделю с моего лица сняли повязку. Был вечер. Около меня горел слабый мерцающий огонек. Первое, на что я посмотрел, были мои руки. Я поднес их к глазам, поворачивал, глупо улыбался. Я вижу! Это мои руки! Мои собственные руки, пальцы, ладони… Этими руками я обниму Ангелу и скажу: «Ангела, я вернулся, я здесь! Ангела, я люблю тебя, я должен был признаться в этом раньше, но ты это знала и без моих слов, знала. Ты улыбаешься, и это хорошо! Мне не хочется тебя убеждать, но знай, что перед каждым боем я думал о тебе, я говорил себе, что каждый бой на шаг приближает меня к тебе…»

— Утром пойдешь на прогулку, — услышал я над собой голос врача и даже испугался, так как думал, что рядом никого нет. А врач внимательно рассматривал мое лицо. Что-то он мне скажет?

— Тебе везет, парень, — произнес он. — Честное слово, везет. Посмотри, как хорошо заживает. У тебя железное здоровье. Через денек-другой вернешься к своим.

Я взглянул на него вопросительно.

— Да, да, не удивляйся, — улыбнулся врач. — За то время, что ты тут валяешься, наши далеко продвинулись вперед. Они уже дома, дружище, в Словакии.

— Дома… — У меня перехватило дыхание и защемило сердце. — И это вы говорите так спокойно?

— А как я должен тебе говорить? Прыгать до потолка? Ты уже взрослый, а рассуждаешь, будто ребенок. Выспись хорошенько, и все будет в порядке.

Пришла сестра. Тяжелые, шаркающие шаги. Нет, это не Штефка. С минуту она недоверчиво осматривала рану, потом наложила на нее марлю и приклеила. Она была уже в дверях, когда я спросил:

— А где Штефка?

— Ее дежурство завтра, — ответила она, не останавливаясь.

Завтра. Значит, завтра утром я увижу Штефку. Увижу девушку, которую пока знаю только по голосу и по шагам. Какая она? Такая же, как Ангела? Или красивее? Ведь я даже стал забывать лицо Ангелы. Ее фотография лежит в моих документах, а в них я так давно не заглядывал.

Проснулся я на рассвете. За окном, должно быть, было холодно. Руки, лежавшие на одеяле, ощущали эту прохладу. Мне пришлось долго ждать, пока не зашелестят по полу легкие шаги, которые я всегда безошибочно узнавал. Они не приближались ко мне, а слышались около других коек. «На меня уже не обращает внимания, — подумал я, — знает, что все в порядке, вот и не подходит. А я столько о ней думал! Глупый! Напридумывал всякой всячины. Смешно!» Я притворился, что сплю.

И именно в ту минуту, когда жалость к себе готова была перерасти в злость, шаги замерли неподалеку от моей койки.

— Что ж, и взглянуть на меня не хотите? — спросил знакомый девичий голос.

«Штефка! Штефка…»

— Не притворяйтесь,