Вечный день - Юлиус Фучик

— Ничего, в госпитале тебя приведут в порядок, — утешал меня Матёвчик. — А там мы еще с тобой повоюем.

«Дружище, ты говоришь о госпитале, значит, плохи мои дела, очень плохи», — подумал я и, превозмогая боль, горько проговорил:

— А я-то надеялся, Матя, что мы вместе будем брать Лысую.

— Возьмем, Владо, обязательно возьмем, и за тебя постараемся, — успокаивал меня Матёвчик.

Как хорошо, что он рядом со мной. С ним мы всегда находили общий язык, потому что были ровесниками и самыми молодыми в роте. Но почему «были»? Что это? Предчувствие? Должно быть, я брежу! Определенно брежу… Боль иголками впилась в меня, я вслепую протягивал руку, чтобы за что-нибудь ухватиться. Лежать вот так, в кромешной темноте, невыносимо тяжело.

— Выпей, — предложил Матёвчик.

Я ощутил в своей ладони холод железной фляжки. Матёвчик подвел мою руку к губам, и я почувствовал во рту влагу. Водка! Он был удивительный человек, у него всегда находилось то, что требовалось именно в эту минуту. «Если бы и его ранило, мы попали бы в госпиталь вместе». Какая глупость лезет в голову! Во-первых, неизвестно, попаду ли я еще в госпиталь, а во-вторых, Матя обязан быть в числе первых, вступающих на землю нашей родины; Лысая — это и его гора. Он имеет такое же право, как и все мы, в том числе и я, не случись со мной эта чертовщина, стоять на вершине и ощущать дыхание словацких гор.

Послышался шум мотора.

— Санитары, — радостно закричал Матёвчик, — наконец-то!

Меня осторожно положили в машину. По дороге мы еще два-три раза останавливались, подбирая раненых. Хотел я спросить, куда меня везут, но, слыша стоны, постеснялся задавать глупые вопросы.

В госпитале мне смыли с лица кровь, и на какое-то мгновение я различил фигуры в белом. Значит, вижу! Нет, мне и в голову не приходило, что мог ослепнуть, хотя я и знал, что ранен в глаза, но сейчас, когда до боли ослепила белизна халатов, в горле вдруг застрял комок и трудно стало дышать, настолько явственно я представил, что мог ослепнуть, что всю жизнь мне пришлось бы ходить по миру с белой палкой, как старому Магелю из нашей деревни. Я никогда не жалел его, всегда обходил стороной, боясь, что он вдруг попросит меня оказать ему какую-нибудь услугу. При виде его у меня мурашки пробегали по телу: ведь это человек, который знает о жизни ничтожно мало и не может существовать без своей палки и без помощи окружающих. «Нет, — приказал я себе. — Ты не должен думать о старом Магеле, о глазах. Ты ведь видишь!.. У врача белый халат. А у сестры халат и косынка». Я видел их обоих. Или мне только казалось? Ведь когда человек слышит слово «врач», он сразу представляет человека в белом. Видел ли я врача на самом деле или то была иллюзия? Я прикоснулся рукой к голове доктора и нащупал платок. Я не видел его, но знал, что это платок.

— Лежите спокойно, — прозвучал мягкий девичий голос.

Голос Марии? Нет, Марию он мне не напоминал. Мария была первой женщиной, в которую я по-настоящему был влюблен. У нее глубокий грудной голос. А этот, пожалуй, напоминал мне Ангелу, девушку из нашей деревни. Как хорошо, что сейчас я могу думать об Ангеле!

— Врач скоро придет, — снова услышал я мягкий голос.

Мне было неудобно лежать. Губы спеклись, трудно было разомкнуть их и произнести хоть одно слово. Я боялся потерять сознание и держался только напряжением воли, потому что хотел знать приговор себе. Единственное, что я ощущал тогда, — это легкость, пустоту, блаженную возможность погрузиться в странный, какой-то нереальный мир. Без особого труда я мог представить себе Ангелу. Эта статная деревенская красавица с замашками городской барышни, возможно, потому мне и нравилась, что была такая обычная и в то же время необычная: не глупая и не слишком умная, что-то среднее между волшебницей и обыкновенной женщиной. Собственно, мы с ней и не успели по-настоящему полюбить друг друга. Я даже не сказал ей, что должен покинуть деревню. Вечером мы встретились на лугу за костелом; я обнял ее за плечи, наклонился к ее лицу, вдыхая запах кожи, и потом осторожно поцеловал. Она словно окаменела, не произнеся ни слова. Я тоже молчал. Впервые поцеловал я девушку, и минута эта была для меня свята. То был золотой ключик, брошенный на дно глубокого колодца. Найду ли я его снова, Ангела?..

Только знакомый голос уже возвращал меня к действительности. Девушка молчала, но я все время ощущал ее присутствие. Она сидела на краю моей койки, измеряла мне температуру, считала пульс. Боже, для чего столько внимания? Ведь она не знает, кто я. Она не видит моего лица, и я не вижу ее. Ей приказали сидеть, и она выполняет этот приказ.

— Вам не стоит сидеть около меня, — с трудом выдавил я.

Девушка ответила не сразу:

— Пан доктор сказал, чтобы я подождала его здесь.

Голос звучал твердо, решительно и не безразлично. Затуманились притуплявшие боль воспоминания об Ангеле. А голос все уводил куда-то, убаюкивал: «пан доктор», «пан доктор…»

— Пройдет, — услышал я, — это минутное недомогание.

Она всего навидалась, знает, что бывает, и мужчины как подкошенные падают от боли. От боли и от любви. Только боль пересиливает их, а любовь пересиливают они. А потом на них обрушивается слабость, и они терпеливо ждут той минуты, когда снова смогут твердо встать на ноги и обрести мужскую гордость…

— Посмотрим, что здесь, — услышал я вдруг басовитый голос. Наверное, это был врач.

— Пожалуйста.

Не утерпев, я спросил:

— Плохо?

— Плохо? — удивился он. — На войне, дружище, случается только самое плохое, пора бы это заметить. Но ты попал ко мне, поэтому, считай, что тебе повезло.

Как понимать его слова? То ли он действительно сумеет помочь, то ли просто утешает меня?

— К сожалению, усыпить тебя не могу, — строго произнес он. И тотчас обратился к девушке: — Местный наркоз!

Меня куда-то повезли. Потом последовали короткие, как приказы, слова: «Пеан! Скальпель! Тампоны!..» Удивительные, непонятные слова. Далекие, непостижимые и прекрасные. Они возвращали надежду. Возвращали Ангелу. Большинства из них я никогда не слыхал. И я думаю, что больше уже не услышу. Часа два назад там, на передовой, я и предположить не мог, что эти короткие слова-приказы будут адресованы мне.

Наконец с моего лица сняли повязку, и я на мгновение увидел высокую фигуру в белом, а рядом — миниатюрную девушку с