Вечный день - Юлиус Фучик

почти не встречал сопротивления, и, может, поэтому цепь заметно искривилась, в нескольких местах порвалась, а правый фланг значительно отстал. Пушки застряли в грязи далеко позади. Вскоре партизанам пришлось залечь: наткнулись на огненную преграду. Преодолеть ее с ходу измотанным бойцам оказалось не под силу. Нужен был хотя бы один свежий батальон. Но его не было ни в бригаде, ни в дивизии. Боеприпасов осталось совсем мало. Гранаты все израсходованы. В батальоне насчитывалось не больше десятка легких пулеметов и три тяжелых. Роты заметно поредели. О дальнейшем наступлении нечего было и думать. Надо ждать утра, когда подтянется артиллерия, подвезут боеприпасы.

Ночь выдалась темной и холодной. Временами сеял дождь. А когда он переставал, начинал валить снег. Ветер усиливался, холод забирался в самую душу. Стрельба не унималась. Партизаны не ждали, чтобы их внезапно атаковали: торопливо окапывались. У некоторых бойцов не оказалось лопат, работали попеременно. Только поздно ночью неизвестно где Алексич достал шанцевый инструмент, и работа стала продвигаться значительно быстрее. Часа через два подвезли патроны. Вскоре к переднему краю подтянулась артиллерия и минометы, и бойцы почувствовали себя совсем уверенно.

У Космайца поднялась температура. Превозмогая боль, он без устали носился по переднему краю, ставил задачи не только командирам рот и взводов, но и каждому тяжелому пулемету, каждому противотанковому расчету. Недалеко пылала, как факел, подожженная скирда соломы. Отчетливо слышался зловещий треск пламени, низко над землей ветер гнал черные облака дыма. Артиллерия открыла ураганный огонь. Космаец удивлялся, как выдерживают стволы пушек. О людях он не думал: знал, они все вынесут. Встретив Логинова, он убедился в этом. Капитан сидел на передке орудия и отдавал приказы по телефону, ни в его глазах, ни в голосе не замечалось усталости. Увидев Космайца, он улыбнулся, отодвинулся чуть в сторону, свободной рукой показал место рядом с собой.

— Вы ранены? — увидев спрятанную под шинель руку Космайца, спросил Логинов.

— Я не уверен, что пуля не застряла в плече, — ответил Космаец. — Сперва я этого не чувствовал, а сейчас рука сделалась такой тяжелой, словно в ней лежит снаряд среднего калибра.

Космаец достал из кармана помятую пачку сигарет. Там оказалась только одна сигарета. Ее разделили на двоих. Давая прикуривать Космайцу, Логинов заметил, как у того посинели и дрожат губы.

— У вас температура. И вам надо, пока не поздно, в госпиталь, — сказал капитан решительно. — Такими вещами, как жизнь, не шутят. Вы очень плохо выглядите. Если срочно не принять меры, все может кончиться хуже, чем вы думаете.

Космаец отрицательно замотал головой.

— Нет, мне просто холодно. Скоро согреюсь и перестану дрожать… Не обращайте внимания.

Логинов куда-то исчез и вернулся с фляжкой в руках.

— Согрейтесь, — предложил он Космайцу. — Выпейте…

— Да, пожалуй…

Снег падал крупными хлопьями и тут же таял. Свет от догоравшей скирды дрожал, отражаясь в глазах Космайца. Они лихорадочно блестели. Лицо пожелтело, словно покрылось воском, а губы не переставали дрожать.

Логинов сделал несколько торопливых затяжек и, отбросив окурок, заговорил ровным певучим голосом:

— Вы знаете, как я полюбил вас и всех ваших ребят. Мне кажется, что я вас знаю с самого дня рождения. Еще давно, очень давно, когда мы были далеко отсюда, на Волге, у Сталинграда, еще тогда я полюбил вас. Нет, пожалуй, еще раньше, намного раньше… И не только я, весь наш народ любит вас. О ваших подвигах у нас пишут в газетах и передают по радио. Недавно я узнал, что Германия держала против вас в два раза больше дивизий, чем на африканском фронте. Вы выстояли, вы пережили самое трудное время, и сейчас не стоит подвергать себя риску. Мне хочется, чтобы вы меня правильно поняли. Мы с вами не только друзья, мы с вами братья по оружию…

— Вы на самом деле считаете, что госпиталя мне не миновать? — огорченно спросил Космаец.

— Думаю, что так. Не стоит упрямиться. Во всяком случае вы должны немедленно показаться врачу. Он скажет, как вам быть… До конца войны рукой подать, надо беречь себя. Пережить все, что вы пережили, и пострадать от пустяка — это просто нелепость. Если вы хоть немного уважаете меня, если дорожите нашей дружбой, вы должны сейчас же уйти в госпиталь. Ни в коем случае не ходите один, возьмите с собой связного. Одному идти опасно.

— У нас со связным одна лошадь на двоих осталась, — ответил Космаец, и по его голосу можно было уловить, что он сдался.

— Я дам вам лошадь. У меня вышли из строя два орудия, а лошади остались. Забирайте мою лошадь и немедленно отправляйтесь. Если врач скажет, что ничего нет опасного, я буду очень рад, значит, вы погуляете на нашей свадьбе.

Помолчав немного, Логинов опять заговорил, избегая встречаться взглядом с Космайцем, смотрел куда-то в сторону.

— Мне неприятно, что один из ваших товарищей на меня в обиде. Вы знаете, о ком я говорю. На днях у нас с ним был тягостный разговор. Мы с ней поженимся, как только для этого представится удобный случай. Она сделала выбор. Почему она выбрала не его, а меня — не знаю, как не знаю, почему я полюбил ее. Сердцу не прикажешь. Вам, наверное, кажется странным, что я сейчас говорю об этом, но вы должны меня понять.

Космаец через силу улыбнулся.

— О любви можно говорить в любое время!

— Конечно, — согласился Логинов и обнял на прощание Космайца.

Петер Андрушка

ЗА ГОРАМИ МОЙ ДОМ

Мы стояли у предгорий Карпат, а там, за громадами камней, за лесистыми склонами, за вершинами гор, прячущихся одна за другую и вдруг неожиданно вырастающих перед нами, была наша родная земля, наши воспоминания и мечты.

Мы стояли на изуродованной земле. Всюду, куда хватало глаз, был хаос, разрушение: вывороченные с корнями деревья, разбитые дома и военная техника, застывшие в неестественных позах мертвецы, которых не успели похоронить, потому что никто не спешил предавать земле тех, кто еще вчера нес нам смерть. Да, непросто было проявить сострадание к тем, кто отказывал тебе в праве на жизнь, кто делал все возможное, чтобы ты не мог вновь припасть к отчему порогу и, задыхаясь от радости, крикнуть: «Мама! Я вернулся, ваш Владо!..»

Я вырос в крестьянской избе, на черном хлебе, картошке и молоке, всегда гордился этим и стремился оправдать высокое звание человека. Моя мать не раз внушала мне, что все люди созданы по образу и подобию божьему, что у каждого есть равное право на радость и печаль, на любовь и одиночество. Я не