Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб - Александр Николаевич Борисов

Ландезен выдавал себя в Париже за сына варшавского банкира «с прогрессивными взглядами». Упоминание о Варшаве в данном случае очень важно, так как именно в Варшавский университет собирался переводиться в 1882 году юный Геккельман, ссылаясь на перемену места жительства. Не исключено поэтому, считает В. С. Брачев, что версия об отце-банкире на самом деле не полицейская выдумка, а реальный факт его биографии. Общительный характер, а также деньги, которыми в достаточном количестве снабжал Рачковский, позволяли Ланде-зену иметь много друзей и успешно «освещать» деятельность народовольческих кружков и групп. В Париже он был вхож в дома наиболее известных тогда русских эмигрантов народовольческого толка: А. Н. Баха, Л. А. Тихомирова, П. Л. Лаврова, Э. А. Серебрякова — и считался там своим человеком. Ему верили, и все добродушно посмеивались, когда Бурцев в сотый раз повторял свой рассказ, что именно этого Ландезена-Геккельмана он еще в 1884 году обвинял как провокатора.

Поражают такт и самообладание, с которым реагировал Ландезен на эти разговоры:

«Я должен сказать Вам прямо, — заявил ему однажды Бурцев, — что я знаю, что Вы — Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации. На что Ландезен ответил, смеясь: „Ну, мало ли что бывает. Я не обращаю на это внимания!"»

Толстый кошелек Ландезена, который всегда был открыт для его друзей, несомненно способствовал его популярности в вечно нуждающейся эмигрантской среде. Особенно близко сошелся Ландезен с известным народовольцем Бахом — будущим советским академиком. Большой его удачей в этом плане явилось вселение вместе с Бахом (не без помощи Рачковского, от которого он получил 900 франков на эти нужды) в отдельную квартиру. Как и ожидал Рачковский, она быстро превратилась в традиционное место застолий, встреч и бесед революционеров, что, конечно же, существенно облегчало его работу по их «освещению».

«Меньше всего этот человек был похож на какого бы то ни было революционера, бывшего, настоящего или будущего, — писал о Ландезене той поры Е. Д. Степанов в книге „Из заграничных воспоминаний старого народовольца". — Среднего роста, худощавый, тщательно выбритый, с заботливо выхоленными усами и порядочной плешью, несмотря на свой еще моложавый вид; одетый с иголочки и весьма щегольски, он очень мало походил на русского интеллигента, хотя и французского в нем ничего не было. Маленькие, беспокойно бегающие глазки придавали как будто некоторую выразительность его маловыразительной физиономии. В общем, это была довольно заурядная фигура хлыща, фата. „И как это Бурцеву посчастливилось свести знакомство и даже подружиться с этим типом? — подумалось мне. — А впрочем, чего не бывает на свете"».

Как несомненный успех студента-агента Л. этого времени следует квалифицировать и его близкое знакомство с другим известным народовольцем, Тихомировым, который получил от Ландезена 150 франков, чтобы заплатить за квартиру и частично избавиться от долгов. И хотя главная роль в «искушении» этого известного революционера принадлежала Рачковскому, свой вклад в превращение народовольца-террориста в верноподдан-него монархиста внес и Ландезен. Во всяком случае, 300 франков на печатание знаменитой брошюры Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?» были доставлены ему именно Ландезеном.

«Ландезен, т. е. Геккельман, — вспоминал Тихомиров, — приехал в Париж и, подобно прочим, явился на поклон всем знаменитостям. Но его встретили худо. Дегаев его поместил категорически в списке полицейских агентов Судейкина, с ведома которого, по словам Дегаева, Геккельман устроил тайную типографию в Дерпте. Теперь же типография была обнаружена, товарищи Геккельмана арестованы, а сам он якобы бежал. Дело было не то что подозрительно, а явно и ясно как день. Я и Бах, узнавши от Лаврова о приезде Геккельмана, переговорили с ним, заявив, что он несомненно шпион. Геккельман клялся и божился, что нет. Это был тоже жид, весьма красивый, с лицом бульварного гуляки, с резким жидовским акцентом, но франт и щеголь, с замашками богатого человека. Я остался при убеждении, что Геккельман — агент. Но, в конце концов, не занимаясь делами, я не имел никакой надобности особенно расследовать, тем более что Геккельман, который принял фамилию Ландезена, заявил, что если уж на него взведена такая клевета, то он покидает всякую политику, знать ничего не хочет и будет учиться во Франции. Ну, думаю, и черт с тобою, учись. Однако Бах заметил, что, на его взгляд, Геккельман искренен и что он, Бах, считает лучшим не разрывать с ним знакомства, чтобы окончательно уяснить себе Ландезена. Это уяснение через несколько месяцев кончилось тем, что Бах поселился с ним на одной квартире. Ландезен жил богато, учился, по словам Баха, усердно и был невиннейшим и даже простодушным мальчиком. Деньги у него были от отца-богача, который рад, дескать, поддержать сына, взявшегося за учение и бросившего конспирацию. Деньги Ландезен давал охотно направо и налево. Бах ввел его к М. Н. (и др.) и к Лаврову. М. Н., вечно в нужде, всегда хваталась за мало-мальски богатеньких, с кого можно было что-нибудь сорвать. Ландезен скоро стал у ней своим, и вообще подозрения были, безусловно, отброшены. Собственно, я и не думал о Ландезене. Шпионами я не интересовался; сверх того, я ясно видел, как подозрительны другие лица, столь близкие к „знаменитостям". Если бы Ландезен и был шпион, то он бы ничего не прибавил к тем лицам. Но рекомендация Баха, жившего с ним, меня достаточно уверяла в личной добропорядочности Ландезена и в том, что он ничего общего с полицией не имеет. Самого Баха я тогда нимало не подозревал. Между прочим, он скоро сообщил, что получил выгодную работу у Ефрона. Тем лучше. Он попросил меня, чтобы я позволил ему привезти Ландезена в Рэнси. Побывали, был и я у них. Ландезен мне понравился. Он имел вид самого банального студента французского типа, добродушного, веселого, не особенно развитого, но, пожалуй, неглупого. Относительно радикальности я с ним не говорил, а больше о французских делах да о его занятиях. Впоследствии, когда мне пришлось порвать с эмигрантами, я, по желанию Ландезена, изложил ему свои взгляды на глупости революции; он мне поддакивал и предложил денег на издание моей брошюры. Теперь вижу, что он преловкий паренек. Мне, конечно, безразлично было и есть, но все же он надул меня. Я получил подозрение против Баха, но в Ландезене совершенно уверился, что он просто бурш, и довольно милый, и с полицией ничего общего не имеет. Ловок. Меня в этом отношении никто, кажется, не обманывал за последние годы моей заговорщицкой