Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

В самой России между тем полыхала Гражданская война. Белые армии со всех сторон рвались к Москве. Теперь, когда победа над Германией была достигнута, Союзникам необходимо было решить, как вести себя по отношению к России дальше. Прежде всего надо было ответить на вопрос: должна ли Россия участвовать в мирной конференции? Никто во Франции и Англии не забыл, что раннее вступление России в войну в августе 1914 года спасло Париж от захвата немцами и позволило Союзникам выстоять в первые, самые тяжелые месяцы войны. Без той помощи, оказанной Россией в 1914 году, скорее всего не было бы никакой мирной конференции в 1919 году. Никто не забыл и тех громадных людских потерь, которые понесла Россия за три года участия в мировой бойне, равно как и большого урона, нанесенного русскими армиями живой силе общего противника. На межсоюзнической конференции в начале декабря 1918 года Ллойд Джордж напоминал участникам, что «как бы ни были велики страдания других союзников, Россия, вероятно, потеряла больше людей, чем кто-либо другой. Ее войска дрались без оружия и снарядов... и не приходится удивляться, что озлобленный этим русский народ восстал против Антанты». Британский премьер сомневался, «вынесла ли бы какая-либо другая страна так много, как Россия, и продолжала ли бы так долго участвовать в войне» 93.

Союзники помнили это, но не забыли они и того, что Россия вышла из войны как раз накануне самого крупного за все военные годы немецкого наступления на Париж, и ресурсы, которые Германия получала из России, во многом способствовали первоначальному успеху этого наступления, что чуть не склонило чашу весов в противную сторону. Особенно неистовствовал в этом плане Клемансо. Самым распространенным словом, употребляемым им по отношению к России, было «предательство». И так думал не он один. Вместе со своим премьером большинство французских государственных деятелей также считали Брест-Литовский договор «непростительным актом вероломства» 94. На отношение Союзников к большевистской России влияли и другие, происходившие в ней события. По Европе ходили слухи, один ужаснее другого, о творившихся в России массовых казнях, насилии, грабежах и прочих беззакониях. Конечно, политики уровня Клемансо понимали, что не всем из них можно верить, но на обычных обывателей, рядовых буржуа, эти слухи оказывали пугающее воздействие. Большевиков не только ненавидели, но и боялись. Крайне отрицательное воздействие на общественное мнение, прежде всего в Англии, оказало убийство царской семьи. Англичане, правда, тогда еще не знали, что именно их монарх, Георг V, струсил и отказался принять семью своего кузена, чем обрек Николая II на гибель. Нежелание большевиков платить по долгам царского и Временного правительств также вызвало бурю негодования в странах-кредиторах России. В общем, у Ленина и его соратников была настолько зловещая и неприличная репутация, что Клемансо даже пригрозил отставкой, если советская делегация появится в Париже 95. Он не только боялся массовых протестов французов, но и не хотел предоставлять большевикам трибуну для пропаганды своих взглядов. Уроки брестской агитации не прошли даром.

Конечно, отношение западных политиков к России накануне открытия мирной конференции во многом определялось их личными эмоциями. Если Ллойд Джордж ставил на первое место все-таки вклад России в общую победу, то Клемансо больше вспоминал о брестском «предательстве» и считал, что Франция ничем не обязана бывшему союзнику. Однако кроме разного персонального восприятия России и ее вклада в победу были еще и объективные вопросы, решение которых требовало российского присутствия в Париже. После вызванного войной распада Российской империи на ее окраинах появилось много новых национальных образований. Представители Польши, Финляндии, Прибалтийских и Закавказских республик — все съехались в столицу Франции и требовали своего признания. Участникам конференции необходимо было установить границы новых государств, а сделать это без России было невозможно. Чтобы выйти из замкнутого круга, Бальфур предлагал лишь выслушать прибалтов, но не принимать по ним окончательного решения. Но и такой подход не решал проблемы послевоенного размежевания. Оставалась, например, Румыния, определить восточные границы которой без согласования с Россией было невозможно. Оставалась Польша, восстановление которой стало одной из главных целей Вильсона и Клемансо. Сама Польша тем временем страстно желала не просто возродиться в качестве независимого государства, но и стать ведущей региональной силой. На Востоке поляки претендовали на украинские и литовские земли, включая Вильнюс. Едва провозгласив свое возрождение, поляки уже пытались поделить с Финляндией сферы влияния в Прибалтике, предлагая финнам Эстонию и требуя для себя свободу рук в Литве и Латвии 96. На Востоке Европы все было настолько запутано, что решить разом существующие там проблемы, тем более в отсутствие России, никому не представлялось возможным.

Самую, пожалуй, интересную позицию в отношении России занимал президент Вильсон. Он с большей симпатией, чем его европейские партнеры, относился к переменам в России. Узнав об Октябрьском перевороте, Вильсон был уверен, что большевики «могли бы найти свое место в мировом балансе сил как его союзники против высокомерных и реакционных сил, преобладавших в европейских правительствах, чьи узкокорыстные военные цели были так ему чужды» 97. Вильсон даже добавил в свои «Четырнадцать пунктов» слова, призывавшие дать России право самой выбирать свою политическую систему. Вильсон обрадовался, когда получил на Рождество 1918 года письмо от М.М. Литвинова, находившегося в тот момент в Стокгольме. В преддверии открытия мирной конференции Литвинов написал президенту, что имеет полномочия от Советского правительства вступить в переговоры «о мирном разрешении всех вопросов, составляющих причину враждебных действий против России». Длинное письмо, написанное нормальным человеческим языком, сильно отличалось от ставших уже привычными трескучих пропагандистских нот и прокламаций большевиков. «Провозглашенные Вами принципы, — писал Литвинов, — как возможная база для разрешения европейских вопросов, Ваши открытые заявления об усилии и намерении добиться урегулирования, соответствующего требованиям правосудия и гуманности, побуждают меня послать Вам настоящие соображения». Литвинов говорил, что у Союзников существуют две возможности — продолжить интервенцию и блокаду Советской России, что неминуемо приведет к многочисленным жертвам, или мирно договориться по всем вопросам и «помочь России вновь получить доступ к ее источникам снабжения и дать ей технические советы, как наиболее эффективно эксплуатировать ее естественные богатства на благо всех стран, остро нуждающихся в продуктах питания и в сырье». В заключение советский дипломат объяснял президенту, что «диктатура трудящихся и производителей не является самоцелью, но средством для построения новой социальной системы, при которой всем гражданам, независимо от класса, к которому они раньше принадлежали, будут предоставлены возможность полезно трудиться и равные права». Литвинов просил