1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

Многие биографы отмечали необыкновенные отношения в семье великого князя Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны. Елизаветой Алексеевной немецкая принцесса Луиза Мария Августа Баденская стала после обряда принятия православной веры. Венчание состоялось 28 сентября 1793 года. Свидетельства об их чистых, теплых, нежных взаимоотношениях поражают. Великий князь не раз говорил, что не стремится к царствованию и готов со своей любезной супругой уединиться где-то в тихом и уютном уголке, чтобы жить счастливо вдали от политических бурь.

И вдруг, в 1801 году, Александр Павлович дает согласие на смещение с престола отца, причем якобы просит только об одном, что бы отцу сохранили жизнь. Просьба нелепа… Это клеветники создали образ Царя-монстра, а на самом деле Император Павел Петрович был любим народом. Тому немало доказательств, документально подтвержденных, в отличие от мифов о приказах совершенно для него нехарактерных.

Перед нами уже другой человек. Он начинает антироссийскую политику уже с первых часов своего царствования. Но об этом уже рассказано в предыдущих главах. Теперь настало время коснуться другой стороны – личной.

Император, якобы, был одинок в своем горе по отцу, переживая то преступление, которое было совершено при его участии. А где же любимая супруга? Проходит немного времени и у него появляется любовница… А где же небесные чувства?

А их у того, кто стал Императором, и вовсе не было, во всяком случае к Елизавете Алексеевне, поскольку он не был ее супругом. Но операция по подмене великого князя обставлена так, что все вынуждены были молчать. Цена – покой в государстве, еще не забывшем эпоху дворцовых переворотов.

Елизавета Алексеевна несла свой крест. Быть может, она даже как-то по-человечески постепенно начинала понимать того, кого вынудили преступным путем занять престол… В данном случае неважно, кто его занял, ибо престол был занят путем убийства, а значит – преступно.

Все биографы замолкают о взаимоотношениях некогда необыкновенной супружеской четы. Не особенно афишируются и внебрачные связи Императора. В данном случае слугам «темных сил» это не выгодно.

Не так много сведений о любовных связях Императора. Известно, что любовница принесла ему двух дочерей, которые умерли в раннем возрасте. Более детей не было, словно Всевышний специально не давал наследника.

Удивительно то, что Елизавета Алексеевна оставила суетный мир почти вслед за Императором, причем вела себя также как и старец Феодор Козьмич. Когда ее арестовали за бродяжничество и пытались выяснить, кто она, сказала следователю: «Если судить по Небесному, то я – прах земли, а если по земному, то я – выше тебя». После чего совсем перестала отвечать и соблюдала обет молчания около 23 лет, за что ее назвали «молчальницей». Ей довелось испытать немало – и тюремные застенки, и дом для умалишенных. Ее забрала к себе графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. Случайно ли? Мы помним, что историк А.А. Керсновский писал о том, что Император в годовщину Бородинской битвы танцевал на балу у графини Орловой-Чесменской…

И прожила Вера Молчальница почти столько же, сколько Феодор Козьмич, уйдя в мир иной 6 мая 1861 года.

Вглядываясь в судьбы людей, переживших эпоху наполеоновских войн, нельзя не отметить необыкновенный рост духовности Русского Народа. Необыкновенный рост даже того, кто незаконным, преступным путем занял императорский престол, но с которым постепенно, под влиянием Духа Народного, произошло преображение.

Приложение. Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году? (из военных записок дениса давыдова)

Посвящается графу Карлу Федоровичу Толю

Два отшиба потрясли до основания власть и господствование Наполеона, казавшиеся неколебимыми. Отшибы эти произведены были двумя народами, обитающими на двух оконечностях завоеванной и порабощенной им Европы: Испаниею и Россиею.

Первая, противуставшая французскому ополчению, одинокому, без союзников и без Наполеона, сотрясла налагаемое на нее иго при помощи огромных денежных капиталов и многочисленной армии союзной с нею Англии. Последняя, принявшая на свой щит удары того французского ополчения, но усиленного восставшим на нее всем Западом, которым предводительствовал и управлял сам Наполеон, – достигла того же предмета без всяких иных союзников, кроме оскорбленной народной гордости и пламенной любви к Отечеству. Однако ж все уста, все журналы, все исторические произведения эпохи нашей превознесли и не перестают превозносить самоотвержение и великодушное усилие испанской нации, а о подобном самоотвержении, о подобном же усилии русского народа нисколько не упоминают и вдобавок поглощают их разглашением, будто все удачи произошли от одной суровости зимнего времени, неожиданного и наступившего в необыкновенный срок года.

Двадцать два года продолжается это разглашение между современниками, и двадцать два года готовится передача его потомству посредством книгопечатания. Все враги России, все союзники Франции, впоследствии предательски на нее восставшие, но в неудачном вместе с нею покушении против нас вместе с нею же разделившие и стыд неудачного покушения, неутомимо хлопотали и хлопочут о рассеивании и укоренении в общем мнения этой ложной причины торжества нашего.

Должно, однако, заметить, что не в Германии, а во Франции возник первый зародыш этого нелепого разглашения; и не могло быть иначе. Надутая двадцатилетними победами, завоеваниями и владычеством над европейскими государствами, могла ли Франция простить тому из них, которое без малейшей посторонней помощи и в такое короткое время отстояло независимость свою не токмо отбитием от себя, но и поглощением в недрах своих всей европейской армады, принадлежавшей ей, ополчившейся с нею и предводительствуемой величайшим гением веков и мира? Нации этой ли, исполненной самолюбия и самохвальства, преследуемой порицаниями и, что еще чувствительнее, карикатурами и насмешками, более всего для нее несносными, ей ли можно было признаться в истинной причине несостоятельности своей в обещаниях славы и добычи увлеченным ею государствам? И когда! Когда, обладая монополиею словесности, проникающей во все четыре части света, завоеванные ее наречием, справедливо почитаемым общим наречием нашего века, она более других народов могла ввести в заблуждение и современников и потомство насчет приключения, столь жестоко омрачившего честь ее оружия, столь насильственно прогнавшего призрак ее непобедимости! Будем справедливы; какая нация решилась бы на пожертвование такого преимущества, какая нация, напротив, не поддержала бы посредством его и кредита своего в общем мнении, и славы своего оружия, потрясенных столь неожиданным злополучием?

Франция не пренебрегла этого преимущества и похвально сделала: священнейший долг всякого народа – дорожить своим достоинством, спасать и защищать всеми мерами и всеми средствами это нравственное бытие свое, неразрывно сопряженное с его бытием вещественным. Но похвально ли для некоторых из нас, еще более для тех из нас, русских, которые, быв свидетелями, даже действовавшими лицами