1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

1) Министрество Духовных дел уничтожить, а другие два отнять у известной тебе особы (князя Голицына – Н.Ш.);

2) Библейское общество уничтожить под предлогом, что уже много напечатано библий и они теперь не нужны;

3) Синоду быть по-прежнему и надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли чего противного власти и вере;

4) Кошелева отдалить, Госпера вызнать, Феслера выгнать, хотя бы главных».

Прочитав это письмо, Император пригласил графа Аракчеева, который без колебаний поддержал предложения отца Фотия и попросил не медлить. 15 мая 1824 года министерство духовных дел было закрыто, князь Голицын отстранен от всех постов. Феслер, духовный наставник и протеже Сперанского, был изгнан из России, вслед за ним был выслан и Госпер. Архимандрит Фотий писал одному из соратников в Москву: «Порадуйся, старче преподобный, нечестие пресеклось, армия богохульная диавола паде, ересей и расколов язык онемел. Министр нам Един Господь наш… Аминь! Молюсь об Аракчееве. Он явился, раб Божий, за Святую Церковь и Веру, Яко Георгий Победоносец».

В 1823 году был составлен указ о престолонаследии и об отречении от престола цесаревича Константина Павловича. Император окружил всё строгой тайной и поручил одному из посвященных в это серьёзное дело архиепископу Филарету прибегнуть к «особым приемам для сокрытия тайны».

29 августа 1823 года в полдень Император прибыл в Успенский собор, где его уже ждали протопресвитер, сакелларий и прокурор синодальной конторы с печатью.

Г. Василич писал: «Архиепископ вошел в алтарь, открыл ковчег государственных актов, показал присутствующим печать, но не подпись принесенного конверта, положил его в ковчег, запер, запечатал и объявил всем трем свидетелям, к строгому исполнению, высочайшую волю, чтобы о свершившемся никому не было открываемо».

В книге «Житие преподобного Авеля-прорицателя» говорится: «Император ещё задолго до своего удаления в Таганрог не чувствовал себя счастливым на престоле, тяготился своим положением и всё чаще и чаще возвращался к мысли, запавшей еще в юную впечатлительную душу его. А тут как раз открывшийся заговор, угрожавший и спокойствию России, и личной безопасности Государя. Если сюда прибавить тяжёлые воспоминания о трагической кончине отца, то и всё это, вместе взятое, не могло не подействовать на впечатлительную, мистически настроенную душу Государя, и нет ничего невероятного, с точки зрения психологической, что он исполнил своё давнишнее намерение, оставил престол и удалился. Но удалился он не в «какой-нибудь уголок Европы, чтобы безмятежно наслаждаться добром, утвержденным в Отечестве», а в далекую, холодную, неприютную Сибирь, чтобы долгим тяжёлым подвигом добровольного отшельничества искупить свои вольные и невольные прегрешения. Невольно приходят на память слова, сказанные Государем после вторжения в Россию Наполеона: «Я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подпишу стыд моего Отечества и добрых моих подданных».

Таковы психологические основания тождественности Императора Александра и сибирского старца Феодора Козьмича.

В высокой степени интересные соображения привёл некто Д.Д. в статье «Одна из последних легенд», помещённой в Саратовской газете «Волга» от 25 июля 1907 года. Статья эта цитируется по вышеупомянутой книге. Господин Д.Д., с детства знакомый с легендой о Феодоре Козьмиче, много думал о ней, собирал на месте сведения, спрашивал современников события.

«Из всего этого, – пишет г. Д.Д. – я вынес глубокое убеждение, что без признания этой легенды невозможно нарисовать духовный образ Императора Александра Павловича, что этой именно легендой вполне объясняется и исчерпывается та двойственность личности, какая признана всеми историками, бросалась в глаза всем современникам, и толковалась вкривь и вкось всеми, кого поражала эта невообразимая смесь скрытности и искренности, величия и унижения, гордости и скромности, шума и тишины, вспышек характера и устойчивости, царственного величия и сознания ничтожности.

Только глубокий разлад с самим собою, только затаенное, не могущее быть высказанным кому бы то ни было горе, несчастье, только сознания вольной или невольной, но какой-то ужасной вины, могут быть объяснены и приведенной легендой, и теми легендарными мотивами, какие я в молодости слышал на юге от лиц – современников царствования и смерти Александра Благословенного.

Большая, мятущаяся душа, сознавшая и свой и мировой грех, великая душа могла найти прощение и утешение только именно таким искусом. Но не один Благословенный старец страдал. Его страдания отразились известным образом на его душе. Те же страдания иных отразились, но отразились сильно на другой тоже не мелкой, но трагической личности – его брате Константине Павловиче. «Я б никогда не хотел царствовать, – говорил Константин. – Бедный Государь!»

Цесаревич Константин Павлович искренне любил своего отца. Он, проделавший с Победоносцем Российских Войск Генералиссимусом Суворовым весь Итальянский поход и в награду за то получивший титул Цесаревича, думал как Императорский солдат, как верный сын России. Оба они отказались от власти; гроза, прошедшая в молодости, не сломила этих двух гигантов, не подорвала их корни, но поставила перед их духовным взором нечто страшное, великое, вечное…»

Автор статьи в газете «Волга» сделал твердый вывод:

«Я давно уже признаю эту легенду историческим фактом. Я давно уже горжусь тем, что Русская история дала такого необыкновенного Царя, такую страшную мощь духовной силы. И я убежден, что таким мог быть только Русский Царь. Еще одна черта – чисто Русская, народная, о которой в данной «легенде» никто до сих пор не думал. Ведь старец Федор Кузьмич добровольно пострадал. Вспомните великого Достоевского, вспомните его анализ стремления Русской души пострадать: Христос страдал – и я должен пострадать, и непременно физически пострадать, перенеся человеческие унижения и боль. Вспомните, ведь старец Феодор Козьмич принял звание не Христа ради юродивого, не в схиму постригся, что было и возможно, и легко, и безопасно со стороны тайны, – нет, он назвался непомнящим родства, упорным беспаспортным, беглым и бродягою по тогдашнему определению, принял наказание плетьми и был послан на поселение».

Князь Н.С. Голицын, первым записавший народную легенду о таинственном сибирском отшельнике, объясняет причину ее появления тем обстоятельством, что Феодор Козьмич по наружности имел большое сходство с Императором Александром Первым. Вот, что писал он в ноябрьском выпуске «Русской Старины» за 1800 год: «Однажды, в 60-х годах, один приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря: «Посмотрите, не найдете ли сходства с кем-нибудь вам известным?». Смотрю – вижу: великого роста и благолепного вида старец, почти с обнаженною от волос головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный поясом, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо – прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец, приятель мой спрашивает меня: «Не находите ли сходства с Императором Александром Павловичем?» Я крайне удивился, начал пристально всматриваться и, точно, стал понемногу находить