Вечный день - Юлиус Фучик

глиняной трубкой, заводит с ним разговор. Он говорит, что «господин профессор» объяснил им все. Они знают, почему «тувариш офицер» держит руку за пазухой… Ведь за ним на воде все время остается кровавый след. Учитель говорит, что позор, если русский юноша будет идти со шрапнелью в груди, а они не помогут ему. Затем учитель говорит, что нужно им на своих плечах испытать, что такое борьба за демократию и цивилизацию, а не смотреть спокойно, как она распускается на воде молодой кровью. Только тогда они узнают, чего стоит цивилизация и как ее надо защищать! Иген![40]

Они сейчас заберут снаряды у «тувариша офицера» и понесут их сами. А он пусть показывает дорогу.

Расстегнули ранец на спине у Гуменного и разобрали снаряды.

Старшина смотрит на спутников и страшным усилием воли удерживается на ногах. Его удивляет, что лица, наплывающие сейчас на него сквозь моросящую муть, не хмурые и не злые, а по-настоящему добрые.

Двое взяли Гуменного под руки. Снова двинулись вперед. Не было на свете ничего, кроме водяной дороги, светящейся впереди. Он продолжал видеть ее между деревьями, задыхаясь в горячем тумане.

— Сюда, — говорил он время от времени. — Сюда…

Деревья, казалось, сжимали его с обеих сторон.

Вскоре, выгибаясь огромной подковой вдоль опушки, показалась дамба. На ней чернели окопы, сохли под солнцем серые шинели, перекликались бойцы. Из окопов они видны были только по грудь, словно солдаты росли из земли. Под дамбой стояли батальонные минометы и 45-миллиметровки. Когда мадьяры, ведя Гуменного под руки, вышли из-за деревьев к батарее, кто-то из бойцов крикнул:

— Гляньте: старшина!.. И гражданские!

Учитель с гордостью ответил:

— Нэм цивиль[41].

— Санзай, фельдшера! — крикнул своему ординарцу командир батареи, сразу поняв, в чем дело. — Фельдшера, быстро! Сюда!

А к мадьярам он вежливо обратился:

— Доброе утро!

Вместо приветствия они ответили хором:

— Спасиба!

С непривычки они еще путали слова благодарности и приветствия и часто употребляли одно вместо другого.

— За что они благодарят? — удивленно спросил командир батареи и, обведя взглядом своих бойцов, повторил: — За что спасибо?

Обессилевшего старшину товарищи усадили на землю, быстро начали раздевать. Он вынул из-за пазухи руку, судорожно сжатую в кулак.

Кулак был весь в запекшейся крови.

Командир батареи молчал, словно это было ответом на его вопрос.

Перевел с украинского Л. Шапиро.

Вера Гандзова

МАДЛЕНКА

Под Вепорской скалой есть источник. Из небольшого углубления между серыми камнями едва сочится тоненькая струйка. Вода чистая, прозрачная, холодная, не замерзает даже в самую сильную стужу.

Только она солоноватая…

Пришлому человеку она может и не показаться соленой, но те, кто слышал предание о заклятой Зузанке, знают, каковы на вкус слезы.

Есть слезы радости и слезы печали. Слезы боли и страдания, слезы веселья и блаженства. Слезы унижения и гордости. Раскаяния и решимости…

Неизвестно, от чего блестело в то утро загорелое лицо Мадленки: от росы, пота или слез. Небо над Вепором только начинало розоветь, когда пришла она к Зузанкину колодцу. Она опустилась на колени перед углублением в скале, зачерпнула руками воды и брызнула на разгоряченные щеки. Большой глиняный кувшин не помещался в углублении. Мадленка подставила его под тоненькую струйку, вытекавшую из расщелины.

Воды налилось еще совсем немного, когда Мадленке показалось, что она слышит за спиной какой-то шорох. Она оглянулась. Около источника росли молодые елки. Ветки у них были густые и пушистые, ничего не разглядишь. И она опять стала смотреть на струйку.

— Девушка, — послышалось совсем ясно.

Мадленка вскочила и быстро огляделась.

— Не бойся. Помоги!

Она увидела полотнище с веревками и запутавшегося в них солдата. Его худое лицо было исцарапано, одна рука замотана веревками и вывернута за спину, другую он держал на кобуре револьвера.

Она испуганно попятилась.

— Не бойся…

Она подбежала, освободила ему ноги, потом схватила за руку. Он застонал, тяжело встал, вытянул здоровой рукой из сумки за поясом блестящий нож, подал его Мадленке и кивнул головой на руку:

— Режь!

— Руку? — от ужаса ее глаза округлились.

— Что ты… — рассмеялся он, но тут же с опаской оглянулся.

Мадленка перерезала парашютные стропы, и рука его беспомощно повисла. Он хотел поднять ее, но сморщился от боли…

— Ничего, — прошептал он и взглянул на смущенную Мадленку. — Спасибо, девушка. Где я?..

— Ты русский? Партизан?

Он потер здоровой рукой заросший подбородок и внимательно посмотрел на Мадленку.

— Не бойся, я все знаю. Ваши ходят к нам в сторожку. И вчера были. — Мадленка старалась говорить громко, чтобы чужой человек лучше понял ее.

— Где ваши? — прервал он.

— Около сторожки. Мы тут сушим сено. На Рантидярке, полчаса пути отсюда. Да! — она удивленно взглянула на него. — Они говорили вчера, что ждут самолет, чтобы мы не пугались, если он над нами кружить будет. Они приготовились на Красной равнине встречать. Это подальше. Но назад они опять пройдут мимо нас. Здесь партизанские места.

— А ты кто? — спросил он, складывая здоровой рукой парашют.

— Подожди, дай я. — Она быстро нагнулась и сложила парашют. — Я — Мадлена Палтусова из Шляйбы.

— Владимир Иванович Жолновский из Житомира, — представился он. — Что же вы так далеко за водой ходите?

— Ой! — спохватилась девушка. — Я тут разболталась, а Илона… Мне бежать надо, — рванулась она.

— Постой! — Он схватил ее за руку, его лицо стало серьезным. — Куда?

— Сестра… Вчера пришла к нам на луга. Мы ругали ее, она ведь на восьмом месяце… Вчера упала, а теперь, поди, рожает. Пусти! Мать меня послала за Зузанкиной водой… Илонка всю ночь мучилась…

Он отпустил ее. Мадленка скрылась между елками. Перекинув парашют через плечо, он двинулся за ней.

Вода переливалась через край кувшина. Мадленка отпила.

— Дай воды! — попросил парашютист.

— Но Илона… — Она посмотрела на Владимира. Его губы запеклись. — На, только оставь воды… — Она поднесла ему кувшин и держала, пока он пил долгими глотками.

— Ты спустился нынче ночью?

Он кивнул, и немного воды пролилось на выгоревшую гимнастерку.

— А доктор прилетел? Никита говорил — может, ты знаешь Никиту, он ваш, из Киева, — так вот, Никита вчера говорил, что должен прилететь доктор, и Илонке помогут. Только их долго нет, а Илонка… Что, напился? — спросила она, когда он быстро отодвинул ее руку с кувшином.

— Идем скорее, — проговорил он. — Я доктор…

Илонка уже который раз спрашивала слабым голосом: «Мама, ну что? Почему не плачет? Скажите, мама!..» — когда в лесной избушке распахнулась дверь и вбежала запыхавшаяся Мадленка. Владимир остановился на пороге и сощурился, стараясь разглядеть что-нибудь в полумраке хижины после яркого солнечного света.

— Доктор… —