Вечный день - Юлиус Фучик

И увидела ребенка в руках матери. Быстро поставила кувшин на лавку возле лежанки.

— Илонка! — радостно закричала она. — Илонка! — Подбежала к матери, которая стояла неподвижно, глядя на дитя. Мать как-то странно посмотрела на Мадленку и покачала головой.

— Не дышит… — еле слышно прошептала она.

Владимир шагнул в комнату. Посмотрел на ребенка и начал стягивать с себя гимнастерку.

— Воды! Мадлена! — он глазами показал на свою раненую руку. Мадленка поняла и стала осторожно стягивать рукав с его больной руки.

— Скорей, — торопил он.

Он окинул глазами избушку. Увидел ведро с водой и опустил в него руки. Позвал Мадленку и кивнул головой на ведро.

Позже Мадленка сама удивлялась, как она тогда сразу поняла его движения. Вынула из его сумки несколько пузырьков, из того, который он показал, вылила содержимое на его руки. В избе остро запахло спиртом. Быстро и безмолвно выполняла она немые приказы врача. Расстелила на полу парашют, положила на него неподвижное тельце новорожденного, рядом поставила ведро с холодной и миску с горячей водой, перевернула на полотне ребенка так, как показал ей Владимир, потом, выполняя его указания, стала обливать ребенка то холодной, то горячей водой, растирать его, как будто делала это всю жизнь, без всякого страха держала мальчика вниз головой и смотрела, как Владимир хлопал его по ягодицам, снова обливала, снова растирала… Прошло около часу, пока иссиня-белое тельце ребенка покраснело и избу наполнил пронзительный крик. Она положила трепещущего ребенка на руки насмерть перепуганной матери, обняла Владимира, поцеловала его в потрескавшиеся губы — и разрыдалась…

Владимир подвел Мадленку к лавке, бережно посадил и подошел к роженице.

— Пан доктор!.. — задыхаясь от счастья, проговорила Илонка, и глаза ее, когда она подняла их на Владимира, так горели, что, наверное, от их сияния порозовели и ее бледные щеки. Он улыбнулся и показал на мальчика, который уже уснул возле нее, завернутый в старый платок.

— Первый? — спросил он.

— Один умер при родах, и этот бы умер, когда бы не вы… — Глаза ее повлажнели.

— Не плачь, — сказал он тихо. — Тебе надо спать.

Он пощупал пульс, привычным движением хотел поднять свою левую руку, взглянуть на часы. Лицо его побледнело, он покачнулся и стиснул зубы, чтобы не застонать.

— Что с вами? — всплеснула руками Палтуска, мать Мадленки.

— Ведь он раненый, — вскочила с лавки Мадленка, — он вывернул руку, когда падал с самолета. Это русский партизан, — объяснила она матери и сестре, подавая Владимиру кувшин с водой.

Он смочил себе здоровой рукой виски и неверными шагами вышел из избы…

Вечер был ясный и теплый.

От елей и сосен, еще не остывших от горячего июльского солнца, струился терпкий аромат засохшей смолы. Над покосом плыл густой медвяный запах полевых цветов. От костра разлетались искры. Одни тут же гасли. Другие золотыми мотыльками метались вокруг горящего елового ствола; а некоторые взлетали высоко вверх, и, когда изредка по темно-синему небу пролетала падучая звезда, казалось, это одна из искр, потерявшаяся в вершинах деревьев, возвращается на землю.

Палтуска сунула свои босые ноги чуть не в самый костер и зябко горбила худую спину. А ее длинные костлявые пальцы то касались ввалившихся уголков губ, то приглаживали блестящие, черные еще волосы, туго стянутые простым чепцом.

Она чувствовала, что все смотрят на нее. Одна Мадленка, сидевшая напротив, не могла оторвать глаз от языков пламени, облизывающих смолистые шишки. Палтуска знала, что все ждут ее решения, но было очень тяжело решать…

Все это произошло так сразу, что она еще как следует не опомнилась.

Сперва страх за Илонку, потом горе, боязнь, что и этот, второй ее внук, так и не подаст признаков жизни, и неожиданная радость — дитя воскресло; хлопоты с перевозкой Илоны в деревню к родителям мужа, испуганный зять Мацо, овчар, которого хромой Палтус привел из лесного шалаша через минуту после отъезда Илонки… Радостная встреча партизан с доктором, которому наспех вправили вывихнутую руку, приготовление еды для десятерых — она немного побаивалась их, и вот теперь Дюро Кубань привел ее к костру:

— Тетка, а вы бы не отпустили с нами Мадленку?..

Говорили еще о том, что, пока у доктора не заживет окончательно рука, нужен кто-нибудь в помощь. И Володя очень хвалил Мадленку. Говорили, чтобы она не боялась за дочь, что они ее поберегут. Что среди партизан много женщин, некоторые не уступят и обстрелянным партизанам, но Мадленка будет только ходить за больными…

— А ты хочешь идти, доченька? — медленно спросила Палтуска, и ее вопрос прозвучал упреком.

— Да, мама, — ответила Мадленка, не отрывая глаз от огня. — Только меня совесть замучает, если я буду знать, что у вас из-за меня камень на сердце.

— Мы старики, дочка, — заговорила с грустью Палтуска, — старые мы, ума не приложу, что мы без тебя и делать-то будем. Илонке у Гопков работы хватает, с мальчишкой ей еще дел прибудет… Томаша, — она вздохнула, — кто знает, увидим ли живого, — она смолкла, вспоминая сына, которого два года назад послали воевать на Украину, с тех пор не было о нем вестей.

— Нам с отцом недолго уже осталось жить, тебя мы хотели бы пристроить, выдать за порядочного человека… — говорила она дочери так, словно они были у костра одни. — Дождаться и от тебя внуков… А то, о чем сказал Дюро Кубань, — она повысила голос, глядя на мужчин, — мне не по душе! Не сумею сказать, как надо, я ведь только старуха, простая старуха из Шляйбы… Может, они и добрые парни, да все одно… парни… — Она смешалась.

— Мама, — Мадленка оторвала глаза от огня и умоляюще посмотрела на мать. — Мама, вы что же, меня не знаете? Я при всех скажу, вы боитесь, что я собьюсь с пути? Я ведь не озоровать иду… — Голос ее зазвенел слезами.

— Правда, — глубокомысленно начал Палтус. До сих пор он сидел в отдалении на пне и водил по земле концом черной деревянной ноги. — Правда, и я хотел бы, конечно, чтобы она была при нас. Не в мире и покое доживаем мы свои дни, кто знает еще, как покинем этот свет… В ту войну у меня в Галиции нога осталась, а в эту и в Шляйбе можно головы лишиться… — Он оглядел парней. — Дюро говорил, что Мадленка будет там помогать русскому доктору… А если так, я думаю, мы ее должны не то что пустить, а послать! Ведь какой он человек! Не привык я хвалить в глаза, — Палтус обернулся к Володе, который лежал у костра, подперев голову здоровой рукой, — только, если бы