Карусель - Семен Теодорович Альтов

Дракон стыдливо поджал ноги в сандалиях «Скороход» с когтями наружу и крикнул:

— Тот, кто носит «Адидас»,

Нашу родину продаст!

— Не возбухай! — сказал ему Ванькин. — Я тебе за газетами не бегал. А ща как дам по ушам — и на пупе завертишься!

Ванькин рывком распахнул куртку — на груди у него было написано: «Не забуду математику» — и ниже шли формулы.

— Нехороший вы человек, — сказал Дракон.

— А ты мурло! — рубанул Ванькин.

— А вы… — сказал Дракон, — а вы… человек нехороший.

— А ты блин горелый! — рубанул Ванькин.

— А вы… — Дракон покраснел. — А вы… человек… не очень хороший.

— Глохни, фанера! — отрубил Ванькин и врубил магнитофон.

— Забирайте свою Принцессу! — хором закричал Дракон.

— Не хочу с Ванькиным! — заплакала Принцесса. — Лучше уж с Драконом!

Но Ванькин уже сграбастал ее своими лапами, перекинул поперек седла и завел мотор. Мопед по кличке «Раздолбай» взревел и помчался по лесу, распугивая леших, кикимор и водяных.

Неизвестное письмо Леонардо да Винчи

Мастер Леонардо да Винчи

мастеру Рафаэлю Санти желает здравствовать!

Пишу тебе свой поклон со душевным расположением. Извини, что столь долго не писал. Впору ли сейчас заниматься живописью, когда у нас в Италии эпохи Возрождения творятся такие великие дела?

Кондотьеры торжественно убивают друг друга.

Савонарола устраивает выставки картин, но перед просмотром их сжигает.

Родственники Цезаря Борджиа умирают один за другим естественной смертью: кто от яда, а кто от кинжала. Да и у меня дел по горло. Проектирую канализационный канал для неаполитанских граждан. Да еще маленько подхалтуриваю — пишу портрет некой Моны Лизы.

Работа двигается медленно. Прошу ее: «Улыбочку! Легкую, ироническую улыбку». Но разве можно объяснить это словами?

Я говорю: «Я просил улыбнуться, Мона Лиза, но не так широко!» Не могу же я ей объяснить, что с ее зубами лучше вообще не раскрывать рот!

Слава Иисусу, что она не моя супруга! Болтает без умолку! Но я терплю: надо же что-то есть.

Зато какие у нее руки, Рафаэль! Это чудо, а не руки! Мозолистые, работящие. Никогда не подумаешь, что она дочь неаполитанского купца. Но попробуй что-нибудь втолковать этой жабе! Она, видите ли, хочет походить на царицу. Черт с ней! Я пригласил свою служанку и пишу с нее то, что хочет заказчик.

Благодарю господа, что мне удалось уломать ее позировать только для поясного портрета. Ты бы видел ее ноги! Как будто на пушке каталась. Хорошо хоть — картина небольшая. А за те гроши, которые мне отвалили, хватило бы с нее и пол-лица.

Кисти тоже ни к черту! Пишу каким-то хвостом ослицы.

Здесь меня все обзывают авангардистом — за пейзаж, на фоне которого позирует моя модель. Но ведь я передаю только свое впечатление от игры цвета на солнечном свету. Это же обыкновенный импрессионизм!

Видел последнюю мазню Микеланджело. И за что только людям деньги платят?!

Ну вот, пожалуй, и все. Пребывай во здравии. Писано по-латыни левой рукой во Флоренции.

Русалка

Рогов явился в школу раньше всех. Раздевалка была еще пуста, и Рогову пришлось спрятаться за собственное пальто.

Когда в раздевалку вошла Орлеанская, Рогов высунул из рукава пальто руку и замогильным голосом сказал:

— Здррравствуй, крррасавица!

Но Орлеанская почему-то испугалась и бросилась бежать.

— Стой, дурочка с переулочка! — крикнул Рогов и бросился за ней.

Орлеанская бежала до тех пор, пока не врезалась в щит со свежим номером школьной стенгазеты, которую раз в год выпускали девочки под названием: «Пусть всегда будет 8 Марта!»

— Ты что, очумела?! — тяжело дыша, проговорил Рогов и достал из портфеля плитку шоколада.

К плитке красной ленточкой была привязана за шею кукла, очень похожая на Орлеанскую. Только без ног. Вместо них свисал рыбий хвост.

— Русалка, — пояснил Рогов. — По мотивам детского датского писателя Андерсена.

Орлеанская улыбнулась и сказала:

— Спасибо огромное!

— Поджаристо, — схохмил Рогов. — Носи на здоровье…

После первого урока в классе поднялся веселый галдеж. Выясняли, кто, кому, что и за сколько.

И лишь Рогов не находил себе места и то и дело выглядывал в коридор.

Там, отвернувшись от всего мира, одиноко стояла Пафнутьева и делала вид, что читает стенгазету. Хотя даже тупому, как сибирское полено, было ясно, что стенгазеты никто не читает. Тем более — в праздники.

Наконец Рогов не выдержал и подошел к Орлеанской:

— Где шоколад?

— Съела, — ответила Орлеанская.

— Кто же подарки ест?! — возмутился Рогов. — Это же память обо мне светлая!

— Хочешь, фольгу отдам? — предложила Орлеанская.

— У меня от фольги зубы болят, — сказал Рогов. — Русалку тогда гони!

И стал вырывать у Орлеанской свой подарок.

Тут раздался треск — и нижняя половина русалки перешла к Рогову, а верхняя, и лучшая ее половина, осталась у Орлеанской.

— Свинья лохматая, — сказала она Рогову.

— А меня — Рогов. Вот и познакомились! — сказал Рогов и вышел в коридор.

Пафнутьева уже изучала висевший рядом со стенгазетой план эвакуации людей при пожаре третьего этажа.

— Не реви, — сказал ей Рогов и протянул русалку, а точнее — рыбий хвост.

Пафнутьева засопела и сделала вид, что подарки ее мало колышат.

— Бери, бери, — ласково сказал Рогов. — Не стесняйся.

Пафнутьева взяла хвост и трахнула им Рогова по голове.

Рогов щелкнул зубами, но сдержался.

— Ну, Пафнутьева! — сказал он и сжал кулаки. — Твое счастье, что сегодня Восьмое марта!

Двойной блок

Нет, раньше донжуаном Сомов не был. В любви ему не везло по той простой причине, что он не встречался с женщинами. А не встречался он потому, что был слабосильным.

Но однажды с ним произошел случай, который в корне изменил всю его жизнь.

Сомов возвращался с работы позже обычного. На улице уже было темно, когда к нему приблизились двое и спросили время вместе с часами.

У Сомова екнуло под коленкой, и он, понимая, что делает не то, тихо позвал на помощь.

Редкие прохожие, в глубине души сочувствуя ему, быстро переходили на другую сторону и исчезали во мраке.

Тогда Сомов, уже совсем не понимая, что делает, снял часы и принялся их заводить.

Тут-то и появилась из темноты эта девушка и, прежде чем Сомов успел опомниться, выбросила вперед ногу и крикнула: «Йя!»

Один из двоих сразу упал, а другой стал медленно оседать.

Девушка протянула Сомову руку и сказала:

— Вера.

Сомов с опаской пожал ее тонкие пальцы и ответил:

— Сомов.

Ему стало не по себе. «Лучше бы они часы у меня отобрали», — подумал он и, чтобы как-то разрядить обстановку, брезгливо сказал:

— Пойдемте,