От красного галстука к чёрной "Волге" - Котов

Четыре месяца пролетели как один мутный, кровавый сон. Петя существовал в каком-то промежуточном состоянии – между яростью и апатией, между желанием забыться и страхом окончательно потерять себя.

Катя стала его отдушиной. Он заваливал её подарками – приносил французские духи, которые пахли как дорогой коньяк, американские джинсы, обтягивающие её стройные ноги, итальянские туфли на каблуке, от которых она смеялась: "Ты что, меня на панель готовишь?" Но брала, конечно. Они встречались в её однокомнатной хрущёвке, где Петя мог на пару часов забыть, кто он. Лежал, курил, слушал, как она рассказывает про работу в бухгалтерии какого-то кооператива, про глупых коллег, про то, как мечтает уехать. "Куда?" – спрашивал он. "Хоть на край света", – отвечала она, а он целовал её в шею и думал, что его край света – это вот здесь, между засаленными обоями и дырявой сантехникой.

Работа была привычной – ларьки, защита, сбор дани. Только теперь Петя не просто стоял с угрюмым лицом – он научился говорить. Улыбаться торговкам, шутить с мужиками, которые платили ему за "крышу". "Ты же не дурак, Петь", – говорил ему Лёха. "Можно и без мордобоя." Но когда надо было – бил. Авторитеты «красных» уважали его, но без фанатизма – знали, что Петя не свой, не из зоны, не из тех, кто "пахал" в колонии. Он был просто парнем, который слишком далеко зашёл.

Борька тем временем развернулся по-крупному. Его сеть челноков теперь таскала товар не только из Турции, но и из Польши, Германии. "Всё по-взрослому, Петро", – хвастался он, разливая самогон по бутылкам с этикетками "Absolut". В подвале пахло спиртом и машинным маслом, а на столе лежали пачки долларов. "Скоро, глядишь, и в Думу пролезем", – смеялся Боря, но глаза у него были жёсткие, без веселья.

Семья Дубовых медленно распадалась, как старый диван, на котором они когда-то все вместе смотрели "Голубой огонёк".

Михаил, бывший профессор, теперь торговал на рынке старыми книгами. Книжные полки в доме опустели. Стоял за прилавком в потрёпанном пальто, курил "Приму" и равнодушно смотрел, как люди копаются в стопках "Братьев Карамазовых" и "Капитала". Деньги были копеечные. Он часто выпрашивал у Борьки бутылку самогона втайне от Петя. Иногда Боря давал, иногда нет. Михаил медленно спивался и прибился к мелкому кооператору, который торговал аудиотехникой и другими бытовыми товарами. Михаил ходил с сумкой по подъездам, стучал в двери продавал за небольшой процент. Иногда к нему подходили бывшие коллеги, качали головами: "Михаил, как же так?" Он пожимал плечами: "Так получилось.". Он был небритым, с дрожащими руками и часто прятал бутылки от Галины за холодильником. Соседи, знавшие Михаила, шептались: Теперь, смотрю, профессура спивается, торгует старьем на рынке, ходит по подъездам, предлагаяя свой товар. Куда страна катится?

Галина, его жена, целыми днями стояла в ларьке у метро. Продавала сигареты, жвачки, дешёвое вино. Лицо осунулось, руки покрылись морщинами. Иногда, когда приходил Петя и оставлял ей пачку денег, она молча брала, но не смотрела ему в глаза. Однажды сказала: "Ты же умный мальчик был. Как так вышло?" Он не ответил.

Аня училась. Упорно, зло, как будто хотела доказать всем – и особенно Пете – что можно жить иначе. Её комната была завалена конспектами, на стене висел плакат с Бахом. Она слушала классику на старом магнитофоне и не пускала Петю дальше коридора. "Ты воняешь кровью", – сказала она однажды. Он рассмеялся: "Это "Красная Москва", дура." Но больше не лез.

Иногда ночью, когда Катя спала, а водка уже не брала, Петя сидел у окна и смотрел на тёмные улицы. В голове крутился один и тот же вопрос: "Почему я?" Почему он жив, а те парни из "Ямши" – нет? Почему он здесь, а не в тюрьме или в могиле? Ответа не было. Только тишина, прерываемая редкими гудками машин. Петя медленно гнил.

Утром он снова надевал кожаную куртку, прятал за пояс "Кедр" и шёл делать то, что умел.

6 мая 1994.

Майский вечер, ресторан "Москва". Петя в новом черном костюме, купленном в "Березке" за зеленые, с золотой цепью на шее. Катя в белом платье – не фата, не цветы, но все поняли, что это свадьба. Стол ломился: коньяк "Арарат", красная икра горкой, заморские фрукты, которые даже не все гости узнавали. Борька, раздувшийся как боярин, орал тосты, Лёха мрачно чокался, авторитеты в дорогих кожанках обсуждали дележку новых районов.

Когда стемнело, вышли на крыльцо – салют. Петя обнял Катю за плечи, слева стоял верзила-телохранитель с "кедром" под пиджаком. Раздались хлопки, небо вспыхнуло красным. И вдруг – телохранитель вздрогнул, хрипло ахнул и рухнул на Петю, сбив его с ног. Они грохнулись на асфальт, Катя вскрикнула под ними. Петя почувствовал теплое – провел рукой по спине телохранителя. Липкая кровь.

"КИЛЛЕР!!!" – заревел кто-то.

Началась давка. Гости метались, женщины визжали, кто-то упал, опрокинув стол с шампанским. Петя рывком втащил Катю внутрь, пригнувшись. Лёха уже достал ствол, но стрелявший растворился в темноте.

"Опять кто-то нас заказал!» – скрипнул зубами Борька.

Но Петя знал, что кто-то платил за его голову.

Той же ночью он сменил квартиру, отправил Катю к родне в Подмосковье, а сам залег на дно в съемной хрущевке у метро "Академическая". Сидел у окна, пил "Столичную" и ждал. Ждал, когда за ним придут, но никого не было.

Через две недели Петя вернулся в свою квартиру, а Катя переехала к нему. Боря расслабился – он купил двухэтажный дом в Абрамцево, а также Мерседес. Петя впервые почувствовал зависть.

Боря часто устраивал вечеринки в своем новом доме, куда приезжало много «красных» и коррумпированных милиционеров. Боря привлёк много внимания. 19-ого июня он не ответил на телефонный звонок Пети, что было подозрительно.

20 июня 1994.

Петя был обеспокоен. Борин дом пустовал, а соседи сказали, что тот уехал день назад.Тогда Петя нажал педаль газа и на полной скорости помчался на Борин склад в Кузьминках.

Петя подъехал к подвалу, на котором не было замка.

— Боря…

Петя забежал в подвал, который всегда был забит коробками и ящиками с бутылками самогона. Подвал был пуст.

Петя застыл в дверях подвала, не веря глазам. Воздух был пропитан затхлостью и сладковатым запахом крови. Борька лежал ничком,