Черный список Петроградки - Дмитрий Васильевич Подлужный

Он метнулся к чайнику, но образ исчез.

Ему казалось, что время начало трескаться. Что Петроградка, со всеми своими дворами, лестницами, чердаками и стариками с глазами, полными молчания, давно уже перестала быть просто частью города. Это была ловушка. Карта, где обычное соседствует с потусторонним.

Максим знал, что у него остались считаные дни. А может, часы. Люди не возвращаются из Чёрного списка. Но у него была причина идти дальше.

Мария жива.

Где-то за стеной, в зеркале, на ступенях «Лестницы №4» – и он её найдёт. Или исчезнет вместе с ней.

Глава 16. Квартира №17. Попытка проникновения

Максим не спал до утра. Он сидел в коридоре, уставившись в стену, где некогда была дверь. Звук пианино стих ближе к четырём, голос Марии больше не повторялся. Лишь тишина – давящая, густая, как покрывало, под которым кто-то дышит.

На рассвете он отправился в ЖЭК. Под предлогом перепланировки запросил старые планы дома. Архивы были пыльные, пожухлые, на некоторых местах – следы влаги. Но лист с планом четвёртого этажа оказался на месте.

Квартира №17 была. В документах. На плане. Прямо между 15-й и 19-й. Обычная однушка, окна во двор, кухня шесть метров. Но сейчас – только голая стена.

Он вернулся в дом с инструментами. Монтировка, резак по гипсокартону, фонарь. Около полудня, когда жильцы разошлись кто на работу, кто на рынок, Максим снова стоял у стены.

Он прислушался. Тишина. И – вдруг – короткий щелчок, словно щёлкнули клавиши пианино. Он не стал ждать. Поднёс монтировку к стене и с силой вогнал её в гипс.

Пошёл звук. Не кирпич, не бетон. Стена в этом месте была тоньше, чем должна быть. Он прорезал дыру размером с ладонь. За слоем гипсокартона – старая штукатурка, пожелтевшие обои с узором времён позднего СССР… и пустота. Тёмное пространство за стеной.

Максим расшатал край, ударил снова – и открыл проём размером с узкое окно. Свет фонаря упал внутрь. За стеной была комната.

Пыль висела в воздухе, как смог. Комната напоминала кадр из архивной хроники: потёртый ковёр, советская мебель, на стене репродукция «Берёзовой рощи», рядом – перевёрнутая табуретка. Всё покрыто ровным слоем пыли, но… никаких следов времени. Ни обрушений, ни гнили. Будто комната была запечатана в прошлом.

Он перелез через край стены и оказался в квартире №17.

Сначала – гробовая тишина. Только звук его дыхания и лёгкий скрип под ногами. Комната оказалась целой: окно закрыто, батареи холодные, на подоконнике – застывшая чашка с остатками заварки, давно высохшей. Но что-то не так. Воздух. Он был густым, липким, как в подвале.

Максим прошёл вперёд. На тумбочке у стены – старый проигрыватель. Рядом – ноты, пожелтевшие, как документы из архива. Верхний лист: «Пассакалия» Г.Ф. Гендель. Почерк – детский. Подпись: «Мария Л.»

Он не успел подумать, как откуда-то сзади послышался стук. Обернулся – никого. Только табуретка, теперь уже стоящая прямо, как будто кто-то её поднял.

Максим вытащил диктофон:

– Находясь в помещении бывшей квартиры №17. Пространство не разрушено. Внутри признаки остановленного времени. Обнаружены личные вещи. Подозреваю аномальную активность. Возможен контакт с…

Он не договорил.

Из кухни донёсся звук воды. Как будто кто-то включил кран.

Максим двинулся туда. Осторожно, словно сквозь сон. На кухне было пусто. Только раковина, в которой кто-то недавно мыл руки: капли воды блестели на металле. И зеркало – старое, потемневшее, висело над раковиной.

Он посмотрел в него.

Отражение было не тем. Вместо него – его же спина. А позади, стоя в дверях, – она. Мария.

В том самом синем платье. Босая. Бледная.

– Папа, – прошептала она.

Максим обернулся – в кухне никого не было.

Он снова глянул в зеркало – теперь оно показывало обычное отражение. Только его.

Он стоял, ошеломлённый. Впервые за всё это время он ощутил не просто страх, а ощущение: он перешёл границу. Из наблюдателя он стал участником. Квартира №17 пустила его. Но не для того, чтобы отпустить.

Глава 17. Тень Марии.

Максим стоял посреди кухни, сжимая в руке диктофон, но уже не записывая. Рядом мерцало зеркало, как водная гладь, колеблемая ветром, хотя воздух в комнате был мёртв и застыл. Он больше не пытался объяснить происходящее. Только знал одно: она здесь.

– Мария… – прошептал.

Из глубины квартиры – будто сквозь стены – донёсся её голос:

– Я боюсь… Папа, не уходи…

Он пошёл по коридору, отражения начали меняться в каждом зеркале, стекле, даже в экране выключенного телевизора. Она мелькала там, как блики света на воде – вот стояла в углу, вот шептала из-за плеча, вот исчезала снова.

Комната с пианино была последней. Максим толкнул дверь – и та не просто открылась, а отступила, как будто ждала.

Инструмент стоял у окна, покрытый тонкой вуалью пыли, как саваном. Крышка была приоткрыта. На стуле – в профиль – сидела Мария. Всё так же. Синее платье, босые ноги, волосы до плеч. Но не обернулась.

– Маруся… – голос его сорвался.

Она повернулась. Лицо – неживое. Глаза – как у куклы, стеклянные. Но в них была она. Его дочь.

– Я застряла, – тихо сказала она. – Здесь всё течёт в обратную сторону. Как если бы всё, что ты забыл, начало помнить тебя.

Максим шагнул к ней.

– Я заберу тебя. Мы уйдём.

Мария покачала головой.

– Нельзя просто так. Здесь я – не я. Здесь я – Эхо. Меня нужно вспомнить правильно. Не то, какой я стала здесь. А такой, какой я была там.

Он опустился на колени рядом. В голове роились воспоминания: отпуск у Финского залива, её голос в телефонной трубке, смех у костра, сказка перед сном. Его память – искалеченная горем, с дырками вместо дат. Он не знал, что именно привело её в эту тень – несчастный случай, уход, смерть… Или его собственное бегство от правды?

– Я помню, – сказал он. – Как ты учила меня делать косу. Как в детстве на каждую лестницу в парадной придумывала имя. Как боялась бабки с пятого этажа. Я помню, как ты пряталась под столом, когда гроза. Я помню, как ты целовала меня в висок и говорила: «Папа, я вырасту – и стану лучше, чем ты.»

Лицо Марии дрогнуло. Глаза наполнились чем-то живым.

– Это… я.

Пианино зазвучало само. Мелодия – та самая, которую она когда-то сочинила и играла только ему. Она встала. Протянула ему руку.

– Не отпускай, – прошептала. – Даже если