Черный список Петроградки - Дмитрий Васильевич Подлужный

Максим. – Я видел пятую ступень. Холсты. Людей, которых нет. А теперь это. Что всё это значит?

Гринберг подошёл к зеркалу. Снял ткань.

Оно было мутным, как поверхность воды в безлунную ночь.

Но когда Максим взглянул, он не увидел себя.

Он увидел свою дочь.

Марию. Такой, какой она была в десять лет. В платье с жёлтыми ромашками. Смотрела прямо на него.

Глаза – живые.

И губы двигались. Она что-то говорила.

Максим шагнул ближе. Словно в тумане.

– Нельзя! – Гринберг резко схватил его за плечо. – Седьмое начнётся здесь. Если ответишь – оно откроется.

Максим отпрянул. Дыхание сбилось.

Зеркало снова стало мутным.

– Где седьмое? – выдохнул он.

Гринберг посмотрел в сторону закрытого серванта.

– Оно приходит само. Но ты должен понять:

лестница – не вверх и не вниз.

Она – внутрь.

Зеркала – это ступени. Каждое открывает дверь. Ты прошёл шесть. Седьмое уже смотрит на тебя.

Максим вышел из квартиры под дождь.

В стекле витрин и мокрых машинах он начал видеть иное отражение. Чуть-чуть не то. Улыбка, которой не было. Шрам, который исчез.

Зеркала вокруг него.

Всё – зеркало.

Он записал в блокнот:

Зеркало не отражает – оно выбирает.

Если оно показывает тебе тех, кого ты потерял – оно уже знает, кем ты станешь.

Глава 15. Квартира №17

На следующий день всё было не так.

Погода – тяжелая, будто город накрыло медным тазом. Воздух стоял. В подворотнях пахло сырым металлом, и казалось, что даже кошки прячутся.

Максим, не выспавшись, сидел на подоконнике кухни с холодной кружкой кофе, курил и смотрел на подъезд напротив. Мысли не складывались. Только чувство: что-то рядом.

Телефон снова дрогнул. Но не сообщение.

Звук.

Старое, неумелое, скрипучее пианино.

Максим замер. Прислушался.

Звук шёл не с улицы, не от соседей.

Он доносился изнутри подъезда.

Из стены.

Он вышел из квартиры, босиком, в майке, с фонариком. Часы показывали 02:17.

Лестница встречала скрипом. Под ногами – старая плитка, трещины, следы, возможно, крыс, возможно, времени.

Звук становился чётче.

Старое пианино.

Фальшивые ноты. Мелодия, будто знакомая, но искажённая, как сон, который помнишь только утром.

Он спустился на один этаж.

Вышел на лестничную площадку.

Посмотрел на номера дверей.

13. 15. 19. 21.

Он снова прошёлся взглядом.

Нет семнадцатой.

Пространство между квартирами было непропорционально большим. Как будто тут была ещё одна дверь.

Когда-то.

Он провёл рукой по стене. Пальцы ощутили нечто иное: границу краски, след от петель, заштукатуренный глазок.

Дверь была. Её просто «убрали».

Он постучал.

Тишина.

Потом снова: клац. И… пианино оборвалось.

Он услышал тихий голос, почти шёпот, будто из глубины дома:

– Ты опаздываешь.

Максим отпрянул.

Фонарик замерцал. На секунду вспыхнул ярко – и погас.

Позже, когда он вернулся в квартиру, он полез в электронную базу жилого фонда.

Дом 1910 года.

45 квартир. Квартира №17 – существовала до 1992 года.

В архивной карточке жильца – одинокий мужчина, Радий П. Рожнов, «музыкант-самоучка». В 1992 году – исчез.

Без следов.

Дело закрыто.

Формулировка:

«Переехал в другое измерение бытия» – шутка архивиста, но в деле оставлена.

После этого – квартира исключена из реестра. Коммунальщики замуровали дверь, убрали номер. И забыли.

Максим снова вышел в подъезд.

Стал перед тем местом, где раньше была квартира.

Долго смотрел.

И понял.

«Она не ушла.

Она ждёт.

Как он.»

Он достал маркер. Подошёл к стене. Написал:

«Я слышу.»

И ушёл.

Ночью он проснулся от нового звука.

Пианино снова играло.

Но теперь к нему добавился голос. Девичий.

Он узнал его.

Мария.

Его дочь.

Блокнот:

«Квартира без двери – не пустота. Это вход, замаскированный под забвение.

Она есть. Но не для всех.

И не всегда.

Чтобы войти – надо услышать.

Чтобы услышать – нужно потерять.

Я потерял. Я слышу. Я иду.»

Глава 16

Максим сидел в темноте кухни, не в силах зажечь свет. Мгновения тянулись, как застывший мёд. Звук пианино больше не был просто шумом – он звучал как зов. Чистые, неторопливые аккорды доносились из ниоткуда и отовсюду сразу, будто стены его квартиры стали мембраной чужой памяти. Но страшнее всего был голос.

– Папа?..

«Мария». – всплыло в его памяти, когда он услышал знакомый голос.

Он замер, ладони сжались в кулаки. Голос был её – не похожий, не напоминающий, а точный. Тот самый. В нём было то, что знали только они двое: особая интонация в слове "папа", тень упрёка, скрытая в ласке. Он не слышал её уже почти три года.

Максим вскочил. Половицы скрипнули, будто реагируя на его порыв. Он направился к стене, где раньше увидел след исчезнувшей двери квартиры №17. Стена была всё такой же гладкой, крашеной дешёвой краской, но теперь, при свете фонарика, он заметил странное: по обоям шли тонкие, почти невидимые трещины, как если бы кто-то изнутри ногтями пытался прорваться наружу.

Он коснулся стены. Внутри всё сжалось.

– Мария… – прошептал.

И тогда снова:

– Папа, мне холодно. Я не одна… Здесь ещё кто-то есть…

Звук пианино усилился, как будто кто-то с силой ударил по клавишам. В унисон этому по ту сторону стены послышались шаги. Не спеша, медленно, будто кто-то расхаживал по комнате. Стена задрожала. Легко, едва заметно.

Максим отступил. Что-то было не так. Эта стена… она не просто скрывала бывшую квартиру. Она больше не принадлежала этой реальности. Он вспомнил 6-е зеркало. Ощущение, что за отражением не пустота, а другой взгляд, смотрящий в ответ. Здесь было то же самое.

Он бросился к ящику стола, достал старый диктофон – привычка с оперских времён. Щёлкнул запись.

– 14 мая, 01:47. В квартире. Появился звук пианино, неизвестное происхождение. Голос, идентичный голосу моей дочери. Прямое обращение. Стена, за которой была квартира №17, изменилась. Похоже, стала вратами в иной слой реальности… или памяти. Возможен контакт с неизвестной аномалией.

В этот момент в углу кухни мигнул свет – не лампочка, а словно отблеск чего-то жидкого, как ртуть. Максим резко повернулся. На поверхности чайника, стоявшего на плите, он увидел не своё отражение. Изогнутая, затуманенная перспектива показывала другую кухню – ту, которой здесь никогда не было. На стуле сидела девочка. Босая, в синем платье. Она смотрела прямо