Видеть — значит верить - Джон Диксон Карр

рассудком такие скверные шутки, но времени на решение столь нелегкой задачи у него не осталось, поскольку в последнем доме, за которым виднелся Котсуолд, его встретил майор Адамс, предложивший пройти в библиотеку, где сэр Генри Мерривейл приветствовал Кортни крепчайшим рукопожатием и настолько свирепым взглядом, что писатель второпях прокрутил в голове события недавнего времени, пытаясь понять, не совершил ли чего-нибудь предосудительного. Вскоре, однако, он понял, что такова обычная манера общения Г. М., проявлявшего таким образом дружелюбное расположение духа. Как бы то ни было, тучный старик уселся за стол, принял пафосную позу и сообщил, что готов приступать.

– Итак, сэр?

Г. М. прочистил горло и, как вы уже знаете, напыщенно изрек:

– Я родился шестого февраля тысяча восемьсот семьдесят первого года в местечке под названием Крэнли-Корт, неподалеку от Грейт-Юборо, что в графстве Сассекс. Моя мать, в девичестве мисс Агнес Онория Гейл, дочь преподобного Уильяма Гейла и его супруги миссис Уильям Гейл, происходила из Грейт-Юборо, а отцом моим, невзирая на распространенные в то время клеветнические слухи, был Генри Сент-Джон Мерривейл, восьмой баронет в нашем роду.

Кортни пробурчал нечто невнятное.

– Записали? – осведомился Г. М., глядя на него поверх очков.

– Да, сэр. Но вы уверены, что хотите начать мемуары именно так?

– Вас что-то не устраивает? – мрачно спросил Г. М., опустив уголки рта. – Кто пишет эту книгу? Вы или я?

– Я лишь подумал, что было бы уместнее…

– Не действуйте мне на нервы, сынок, – настоятельно посоветовал Г. М. тоном, подразумевающим самые зловещие намерения. – Я знаю, что делаю, – и не без причины пользуюсь именно этими словами. Разрази меня гром! Даже если всю остальную книгу напишет кто-то другой, я не упущу случая прояснить пару давних недоразумений и свести застарелые счеты. Так вы собираетесь записывать мои слова?

– Ясное дело. Выкладывайте.

Г. М. недовольно поерзал в кресле, пытаясь возобновить прерванный ход мысли.

– Эти слухи, – продолжил он, – намеренно распространял младший брат моего отца, Джордж Байрон Мерривейл, подлый мерзавец, и это еще мягко сказано, а чтобы читатель понимал, о ком идет речь, опишу личность этого человека.

В тысяча восемьсот восемьдесят втором году его выставили из клуба «Терф», а годом позже выгнали из клуба «Будль» за мошенничество в карточных играх; где-то в девяностых, точнее не припомню, он женился на Софи Трелисс, поскольку та считалась дамой при деньгах, а в тысяча девятьсот четвертом году умер от цирроза печени, оставив после себя двоих сыновей, Роберта Бландфорта и Хьюго Парра, что держат теперь в Сити маклерскую контору, будучи такими же прохвостами, как их папаша.

– Нет, – провозгласил Кортни, звонко хлопнув по краю столика, за которым его разместили для записи воспоминаний великого человека.

– Исав милосердный, теперь-то что не так?!

– Клевета и дискредитация.

– Чушь! Разве можно дискредитировать покойника?

– Его сыновья еще живы. По крайней мере, вы не утверждали обратного.

– Считаете, я слегка перегнул палку? – задумался Г. М.

– Слегка? Еще не закончен первый абзац, а я уже вижу тысячефунтовый иск за моральный ущерб!

– Что ж… – снова задумался Г. М. – Быть может, последняя фраза и впрямь звучит чересчур откровенно. Ну хорошо. Вот что мы напишем. Мы напишем: «…двоих сыновей, Роберта Бландфорта и Хьюго Парра, что ведут теперь дела в Сити и унаследовали множество фамильных черт». Теперь не подкопаешься – согласны?

– Но…

– Заметьте, черты я упомянул не отцовские, а фамильные. Батюшки-светы, говорить, что кто-то унаследовал семейные черты, – все равно что делать человеку комплимент, разве нет?

Сей довод Кортни счел малоубедительным, но промолчал.

– Теперь же вкратце опишу дни детства, – без предупреждения переключился на диктовку Г. М., – что запомнились бы как умеренно приятные, не будь они отравлены вышеупомянутым Джорджем Байроном Мерривейлом.

Этот проныра вечно настаивал, чтобы меня отправили к парикмахеру или дантисту, а еще проверял у меня уроки, спрашивая, как называется столица Бессарабии, или задавая задачки на сложение, где всегда фигурировал скудоумный простофиля, покупавший в бакалейной лавке такое количество продуктов, что обычная семья протянула бы на подобном рационе не меньше четырнадцати лет.

Случись мне ошибиться с ответом – а я, как правило, ошибался, – этот человек поворачивался к отцу и говорил: «Генри, мальчик не получает должного воспитания», после чего мне, как не получающему должного воспитания, задавали нещадную взбучку. Разве это справедливо? – возопил Г. М. тоном бывалого оратора и уставился на слушателя, будто ожидая ответа, но тут же вернулся к размышлениям вслух. – Хотя не без радости добавлю, что жизнь Джорджа Байрона Мерривейла вовсе не была сладкой, как имбирная шипучка. Помнится, впервые увидев его, а в тот момент мне было полтора года, я разорался так, что едва не потерял голос. В возрасте трех лет я почти насквозь прокусил ему палец, в пять налил ему в шляпу горячей патоки, а когда мне стукнуло семь, разделался с этим невежей по-настоящему и теперь поведаю читателям, как это случилось. Вы же все записываете, верно? – не без волнения уточнил Г. М., на чьем лице отражалось теперь злорадное ликование.

– Да, записываю.

– Дословно?

– Дословно. Но вы уверены, что помните себя в возрасте полутора лет?

– Я, знаете ли, был вундеркиндом, – самодовольно ответил Г. М., – но вернемся к рассказу о том, как я разделался с дядей Джорджем. – Он снова принял напыщенный вид, означавший, что сейчас продолжится диктовка. – Погожим солнечным днем я открутил от материнского трюмо четырехфутовое зеркало, затащил его на крышу и расположил среди дымоходов, после чего поймал отражение солнца и направил его лучи прямо в глаза Джорджу Байрону Мерривейлу, проезжавшему мимо в пижонской рессорной коляске. – (Кортни представил, как злонравный мальчуган в громадных очках сидит по-турецки среди каминных труб, придерживая громадное зеркало.) – Этому хаму пришлось остановиться. Он не мог сдвинуться с места. Как бы он ни вертелся, вперед, назад или вбок, я не переставал слепить его, и дяде Джорджу это совершенно не понравилось. Печально известный склонностью к сквернословию, этот подонок превзошел самого себя, а когда мне вконец опостылели потоки площадной брани, я повернул зеркало так, чтобы солнечный луч угодил в правый глаз впряженной в двуколку лошади.

– Лошади?

– Лошади, – подтвердил Г. М., чья напыщенность на миг улетучилась, но тут же вернулась вновь. – И это оказалось весьма эффективно. Благородное животное, испугавшись, рвануло по дороге со скоростью, сравнимой разве что со скоростью самого Джорджа Мерривейла, когда тому доводилось улепетывать от кредиторов, и не ожидавший такого поворота дядя Джордж кубарем вылетел из коляски.

Спешу заверить читателей, что он совершенно не поранился, но из-за этой невинной шалости, которая, как согласится любой, не могла бы обидеть человека, обладающего чувством юмора, мне пришлось трижды обежать вокруг конюшни, спасаясь от преследователей, а когда меня поймали, то задали наихудшую трепку из всех, что выпадали на мою долю вплоть до нынешнего дня. Разве это справедливо?

Г. М. взял паузу.

– Если честно, – произнес Кортни, решив, что от него ожидают ответа, – я бы сказал, что да, справедливо.

– Да ну? Вы действительно так считаете?

– По правде говоря, свет не видывал такого негодника, каким вы были в детстве.

– Да уж, паинькой я себя не назвал бы, – подтвердил с мрачным удовольствием Г. М., заложив большие пальцы обеих рук за проймы жилета. – А теперь расскажу о том, как залил крем для бритья в дядин будильник и при звоне тот начинал пениться, будто пивной кран. Или моим читателям интереснее будет узнать…

– Простите, сэр, но случалось ли вам донимать кого-то еще, кроме дяди Джорджа?

– О чем это вы?

– Хочу представить ваш рассказ в перспективе, только и всего. Если продолжить в том же духе, читатель будет ждать, что в пятнадцать лет вы отравите дядю каким-нибудь ядом.

– Признаться, я подумывал его отравить, – кивнул Г. М. – Я недолюбливал этого паршивца в прошлом, недолюбливаю его сейчас, и эти воспоминания, сынок, немало радуют мою душу. Ха! Стоит лишь начать…

– Не в этом ли нежном возрасте сформировался ваш интерес к преступлениям?

– К преступлениям? – оторопел Г. М.

– Я имею в виду ваши успехи в раскрытии преступлений – как в Военном министерстве, так и вне службы.

– Ах, сынок, – скорбно качнул головой Г. М. и окинул