Цезарь: Крещение кровью - Владислав Викторович Морозов

адресок, прикинул, где она бывает, и познакомился. Это не сложно — если очень захотеть, и королеву можно раком поставить. Меня она до этого не видела, поэтому приняла за лоха с горы. Добился я, чтобы она меня на хату привела, напоил ее до глюков, и

Вот что узнал. Она с первого курса встречалась с одним дико крутым парнем, была от него без ума, а он ее трахал, но не женился. Потом он замочил папашу ее подружки, и она его за этим делом видела. Причем он-то ее не заметил. Кстати, я только от нее и узнал, кто же грохнул Муравича. Ментам и подружке она этого парня не сдала, а сама начала следить за ним. У нее мечта — выйти замуж за бандита, это ее собственные слова. Накопила кучу фотографий, видела столько, что ее милому пять «вышек» дали бы, пойди она на Петровку, в лицо знает практически весь верх Организации и половину команды своего любимого. И только ждет момента, чтобы предъявить ему ультиматум: или женись, дорогой, или пойдешь к стенке.

Трудно сказать, что чувствовал Сашка, но Валера при мысли о таком свидетеле почему-то сразу протрезвел.

— От черт... Знал, что она дура, знал, что тупа как пробка, но чтобы до такой степени... Фотографии сами по себе уликой служить не могут, — рассуждал Саша. — Другое дело — негативы. И показания свидетеля, то бишь Татьяны. Это уже слишком серьезно. И ведь не понимает, что собирать компромат на меня — это все равно что носить в кармане бомбу с испорченным часовым механизмом. И что это за дикая блажь — замуж за меня? Я понимаю, если б деньги или карьера...

— Датсе, — продолжат Витька. — Фотографии и негативы я видел собственными глазами. Я не знаю одного: где она держит снимки. Неделю назад они были у нее дома, но она их перепрятала, и я не успел их перехватить.

— Наверняка отвезла на дачу к себе или к Ленке Муравич, — задумчиво сказал Саша. — Больше некуда. Надо ведь учитывать, что ей не нужны любопытные глаза — если что, она рискует сесть вместе со мной. Значит, она хранит их где-то, где никто не живет. То есть на даче, где есть гарантия, что их никто не тронет по крайней мере до весны. — Он оживился. — Значит, делаем так. Валера, найдешь фотографии — и не трогай их, только смотри, чтобы никуда не ушли. За Танькой следите в оба. Не хочется мне убивать ее — слишком подозрительно...

Он задумался, глядя перед собой, как в пустоту...

...Просыпаться не хотелось. Зачем это надо, ведь они уснули совсем недавно? Какой, к такой-то матери, может быть институт, если они всю ночь занимались любовью? Таня не открывала глаз, несмотря на все уговоры.

— Таня, вставай. Опоздаем.

Нежный шепот звучал над самым ухом. Теплые губы коснулись виска, закрытых глаз, добрались до ее рта. Спать ей расхотелось, но еще менее ее тянуло в институт. Что бы им не остаться в постели? Это так приятно...

Она старательно притворялась спящей. Сашка неожиданно откинулся на спину, потянул Таню на себя. Якобы недовольно она сказала:

— Сашка, я не в состоянии. Лучше поедем в институт.

— «Не в состоянии» бывает мужик. А женщина может быть не в настроении. Если не хочешь, так и скажи.

Говорить что-либо было поздно — Тане совсем немного надо было, чтобы разгореться, и, конечно, она не устояла.

Впрочем, эти игры были скоротечны, что неудивительно после такой ночи. Сашка ушел в ванную, а Таня лениво раскинулась на постели. Хорошая у него была тахта — низкая, широкая, занимала весь центр комнаты, изголовьем примыкая к стене и оставляя узкий проход у противоположной стены. С одной стороны стоял музыкальный центр, подставки для кассет и компакт-дисков, и там же, среди кассет, маленькая коробочка, в которой Сашка держал презервативы; с другой стороны — платяной шкаф. Толстый ковер на полу глушил все звуки, будто впитывая их; тяжелые портьеры на окнах почти всегда задернуты — Сашка любил полумрак. А Тане в его спальне больше всего нравились светильники. Два высоких бронзовых канделябра по обе стороны изголовья, по три «свечи» в каждом, причем лампы были красного витого стекла. Свет они давали слабый, окрашивая полумрак в багровый цвет. Занятия любовью при гаком освещении приобретали мистический опенок.

— Ты все лежишь? — Сашка вернулся из ванной. — Можешь не торопиться — на первую пару мы уже опоздали.

— Ты расстроился?

— Не особо. По-моему, никто не удивится, что мы вдвоем проспали. Нам даже объяснять ничего не придется.

Таня из-под полуприкрытых век наблюдала за ним. Он не спешил одеваться, стоял перед зеркалом, расчесывая волосы.

— Саш, у меня давно язык чешется спросить тебя кое о чем.

— Держу пари, тебя заинтриговала внезапная вспышка моего интереса к тебе. — Он обернулся, плутовато улыбнулся. — Да?

— Почти. Видишь ли, я хорошо помню, что ты сказал мне на первом курсе. А сейчас сам нарушаешь рамки, обрисованные тобой же.

— Тебе не нравится?

— Этого я не говорила. Мне просто интересно.

Он вздохнул.

— Тань, а что еще я мог сказать на первом курсе? Суди сама: мне было восемнадцать лет, материальное положение крайне шаткое, даже своим жильем не располагал. Имел ли я право связывать тебя какими бы то ни было обещаниями? Потом, я прекрасно знал о своих наклонностях плейбоя. Я не думаю, что моей жене пришлись бы по вкусу мои гулянки. Я же сбился со счету, сколько женщин побывало в моей постели. А сейчас я нагулялся, материальное положение у меня твердое, семью я обеспечить смогу независимо от того, как сложится моя судьба. Я стал постарше, пора остепениться, подумать о будущем. Я посмотрел — ты вроде бы относишься ко мне как прежде, я и... — Он сделал неопределенный жест рукой.

— Что, уже и жениться не прочь? — немного иронично спросила Таня.

Он молчал, и сердце Тани замерло. Внезапно ей стало страшно, что он может отшутиться или посмеяться. К тому моменту, как он заговорил, она уже проклинала себя за то, что начала этот разговор.

— Если ты не против самой идеи, то мы отложим это событие до августа. — Он сделал паузу, затем пояснил: — Я в сентябре уезжаю на стажировку в Германию, и мы могли бы совместить эту поездку со свадебным путешествием.