Цезарь: Крещение кровью - Владислав Викторович Морозов

на руках (они не были женаты, но прошлым летом у них родился сын Славка, и они жили вместе), а затем она зло ответила: «Я не справочное бюро». И положила трубку. Таня больше ей не звонила.

На следующий день она не поехала в институт, с самого утра методично обзванивая больницы. Как она и подозревала, ни в одной из них такого пациента не оказалось. Были однофамильцы, были люди с похожими фамилиями, но Сашки Матвеева среди них не нашлось. «Ну, Васин...» Таня еле сдерживала гнев. Зачем, спрашивается, он врал, да еще и так нахально? Однако стало ясно, что с Сашкой произошло что-то неладное. Таня заметалась, придумывая способ срочно узнать правду. Попробовать выследить кого-нибудь из Сашкиной команды? Не годится. Во-первых, она обещала не делать этого, во-вторых, могло оказаться и так, что Сашка сам — из соображений «производственной необхо-димости» — ввел Васина в заблуждение, и Таня, начав слишком рьяные поиски, рискует нарушить его планы.

Ее раздумья прервал телефонный звонок. Она мгновенно, схватила трубку, с отчаянной надеждой спросила:

— Да?

Нет, ее надеждам не было суждено оправдаться.

— Привет, Тань. Это Толик Васин. Ты чего сегодня прогуляла?

Его радостный тон вызывал у Тани настоящее отвращение.

— Не прогуляла, а всего лишь плохо себя чувствую.

— Понятно. К понедельнику оклемаешься?

— Не знаю. А что?

— Меня попросили кое-что передать тебе.

— Что? — Танины надежды возродились.

— Мне вчера вечером Соколов звонил. Я специально для тебя спросил, где они валяются. В 7-й градской.

— Не может быть! Я звонила туда, там нет Матвеева!

— Все правильно. В приемном покое документы перепутали, и он под другой фамилией лежит. Но он там, и Соколов там же, я разговаривал с ним. Сашка пришел в себя, но слаб, как котенок, даже голову от подушки оторвать не может — много крови потерял. Говорить тоже не может — ему зондом все горло ободрали. Только глазами хлопает. Его через неделю уже в обычное отделение из реанимации переведут. А Соколова выписывают в понедельник. Он тебе записку написал, просил передать.

Таня тихо плакала, сидя у телефона. Угораздило же ее влюбиться в рэкетира, и был бы он просто рэкетиром, так ведь Сашка, которого она помнила еще курносым мальчишкой, Сашка, чьи глаза всегда были наивно-честными, оказался лидером ясеневской группировки.

Лежит себе в больнице, а она что только не передумала за эти несколько дней! То ей казалось, что его арестовали, то — что убили. И так будет продолжаться до конца жизни: он будет уезжать, а она — сходить с ума от беспокойства. Странно, до откровенного объяснения между ними она так не нервничала. Может быть, потому, что раньше не пред-ставляла себе отчетливо всех опасностей, которыми была наполнена его жизнь. А с другой стороны, ей даже немного нравилось это волнение — ей есть за кого переживать. А какое наслаждение приносят встречи после всех тревог и страхов!

В субботу с самого утра она занялась уборкой. Наверное, еще ни разу она не выполняла эти нехитрые обязанности с таким рвением. Она стремилась ни на секунду не оставаться без дела, ветром носилась по квартире, не позволяя себе даже передышки. Мать, понаблюдав за ней, подошла, когда Таня стирала белье, как бы между прочим заметила:

— Что-то Саша перестал звонить. То телефон обрывал, то пропал.

— Он в больнице, — откликнулась Таня.

— Как же это его угораздило? — недоверчиво спросила мать. — А почему ты его не навещаешь?

— А к нему не пускают. Вот когда его переведут из реанимации в обычное отделение, тогда поеду.

— Он в реанимации?

— Ага. Отравился чем-то, а у него язва желудка - одну операцию уже перенес. Четверо суток без сознания был, только вчера в себя пришел. Еле откачали.

— Интересные вещи ты говоришь. Он не похож на язвенника. По-моему, уж чем-чем, а здоровьем его Бог не обидел. Скажешь тоже — язва. — Мать насмешливо фыркнула. — Была бы незалеченная язва, он бы на строжайшей диете сидел, и никаких занятий спортом. И в больнице бы минимум раз в год по два месяца валялся. А он ест все подряд — и на боли, заметь, не жалуется — в том числе и острую пищу, от которой любой язвенник загнулся бы. И со спортом в большой дружбе. Чем он занимается? Карате, кажется? И разряд имеет?

— Рукопашным боем, — раздраженно ответила Таня.

Сашка не нравился ее матери, и Таня бесилась, когда

Мать начинала копаться в его недостатках и придираться к словам, выискивая ложь.

— Рукопашным боем, — задумчиво повторила мать. — Стало быть, уличную драку возвели в статус вида спорта. Танечка, ты хоть раз задумывалась, куда наносят удары в драке? Многие удары нацелены в живот. С язвой желудка один удар средней силы сделал бы его безнадежным инвалидом.

— Послушай, мам, ну какая тебе разница, чем он болен и в чем это выражается?

— Жалко мне тебя. Девка красивая, не тупица, а отравила себе всю жизнь, связавшись с этим красавчиком. Открой глаза, сними ты свои розовые очки. Сколько лет ты за ним бегаешь? Пять лет. И все это время он то к тебе, то от тебя. Поиграл — ушел к другой, та его пошлет к чертовой матери — он опять к тебе. И так будет до бесконечности. Не любит он тебя и никогда не любил. И не нужна ты ему по-настоящему. Чего ты ждешь? Того, что через пару лет он женится, а тебя про запас оставит? Так и будешь всю жизнь его любовницей на черный день.

Таня выпрямилась, решительно завернула водопроводные краны и с нескрываемым торжеством ответила:

— К твоему сведению, мама, жениться он намерен на мне. И не через пару лет, а в августе этого года. Он сделал мне предложение неделю назад. В августе мы поженимся, а в сентябре уезжаем за границу.

— Ах, даже так...

Усевшись на край ванны, Таня принялась рассказывать. И то, что он не женился раньше только потому, что считал себя неспособным обеспечить семью, и то, что они восемь месяцев будут жить в Германии, пока он будет стажироваться. И то, что перед этим они поедут в Швейцарию — в свадебное путешествие. А под конец добавила, что он войдет в совет директоров ЦМР, а потом, возможно, и президентом компании станет (вот это уже были не его слова, а Танины