Так завершается карьера сыщика в XIX веке - Михаил Леккор

Заговорил о другом, круто сменив тему:

— «Кстати», Александр Христофорович, осмелюсь вас спросить, как будем с Любавиным-2-м?

Любавин-2-ой, блестящий гвардейский капитан, любитель хорошенько выпить и закусить, но безусловно умный, с некоторого времени потихоньку переходил из гвардию в жандармерию. Ибо в гвардии было здорово, но там практически не было карьерного роста. И хотя гвардейцы откровенно презирали своих коллег из силового блока этих лет — как полицейских, так и жандармов. Однако сам, ничего не говоря, склонялся к ним. Поэтому князь Долгорукий был только ЗА, руководители жандармского управления тоже ничего не имели против.

Аналитик из него, правда был откровенно слабый, однако, как командир отдельного подразделения он проявил себя на все 100%.

Гдавным образом колебался сам Николай I, никак не решавший, где ему лучше использовать этого перспективного сравнительно молодого человека — по гвардии, как запасной вариант, или по жандармерии?

Константин Николаевич, как замначальника, поначалу тоже было не определился, решив, что поначалу ему надо присмотреть деловые и личные качества претендента. Присмотрелся. Любавин-2 в качестве конкретного руководителя охраны Бриллиантовой комнаты очень даже ему приглянулся. Теперь дело было за малым — убедить шефа жандармов. Тот тоже был, в общем-то, согласен, но когда речь шла об императоре, оказывался весьма нерешителен и пассивен! В отличие от него, великий князь был весьма активен:

— Предлагаю на сегодняшней аудиенции испросить согласия государя на перевод Любавина-2 в качестве генерал-майора жандармерии, с прибавкой одного классного чина из-за ухода из гвардии. Очень перспективный и многообещающий молодой человек.

— Хм, — издал Бенкендорф неопределенный звук, который имел в виду, что граф не против, но не слишком ли они спешат, ведь государь еще не решил…

— Я сам буду докладывать императору Николаю I, — обнадежил неуступчивого, а, точнее, нерешительного начальника великий князь, — от вас сейчас только резолюция и подпись.

Чувствовалось, Бенкендорфу очень не хотелось покидать нейтральную позицию стороннего наблюдателя. Но ведьс другой стороны, великий князь, князь Долгорукий тоже был весьма силен и мог принести ему немало вреда.

Вздохнув, он поставил ниже подписи князя на всеподданнейшем рапорте резолюцию «Согласен» и подписался. Рубикон перейден, а теперь поведение государя и покажет, правильный ли был сделан ход.

Через несколько часов, когда зимний вечер уже почти царствовал на петербургских улицах, они отправились на императорскую аудиенцию. Перед этим Константин Николаевич, извинившись, верхом слетал домой. Маша уже собиралась на венчание в церковь он только тяжело вздохнул. Ведь клялся — божился, что вырвется со службы пораньше. В душе даже обещался самому себе, что не придет хоть однажды на августейшую аудиенцию. А вот ноги сами пришли, а разум не воспротивился.

— Я мигом, — чарующе улыбнувшись, пообещал попаданец, — не жди меня здесь, я сразу приду к церкви.

Они условились с Марией, что, поскольку венчание у них тайное, хотя какое тайное, если невеста уже практически проговорилась и маме Александре Федоровне и сестре Ольге. Цесаревич Александр не знал лишь затем, что был занят своей молодой женой.

А вот интересно, император Николай тоже знает о венчание, или еще «не представляет»? Ох уже эти политики, ох уж эти женщины!

В не совсем хорошем настроении он приехал в Зимний дворец. Поэтому и доклад его императору по Любавину-2-му был по-аристократически холоден и представителен. Впрочем, августейшего монарха он не переубедил. Почти.

— Однако, не поторопились ли вы с этим гвардейцем? — с сомнением спросил Николай I, — может, еще обождем сколько-нибудь? Хотя бы годик?

Он сам привык решать вопрос с людьми. А здесь пока он еще не определился, и это его несколько волновало. С другой стороны, просил великий князь Константин Николаевич, человек надежный и знающий. Кому как не ему это решать, кем пополнять жандармерию.

Он положил перед собой рапорт на свое имя, но даже не попытался взять в руку перо-самописку, показывая, что намерен еще просто поговорить с господами жандармами, посмаковать проблему.

Он самовластный император, и ему решать, и отвечать в этом мире и на небесах, перед Господом!

Великий князь заговорил первым, понимая, что раз он был инициатором этого действия, ему нести основную тяжесть.

— Ваше императорское величество, — официально заговорил он, показывая, что видит перед собой прежде всего императора, а уже потом человека, — двукратные проверки охраны и подчиненной ему прислуги, аврал не учебной, а самой настоящей, показали, что служба поставлена не только хорошо, но и блистательно. Вот и сейчас, в случае с Марфой Грязновой — пример не учебный, а реальный, все оказалось замечательно. А то, что с ней самой возникла проблема, то вина уже не Любавина, а следователей, ведущих данное дело.

Я лично проверил все степени охраны и обслуги, и не обнаружил никакого недостатка, ни в полной мере, ни в относительной. Поэтому, ваше величество, беру на себя смелость нижайше попросить Вас наградить Любавина-2-го орденом Святослава 1 степени. Кроме того, при переводе на нашу службу из гвардии, дать ему на чин выше: гвардейский капитан равен армейскому полковнику, я прошу за беспристрастную и аккуратную службу дать ему сразу генерал-майора жандармерии.

— Однако же! — соизволил удивиться Николай I, — орден пусть. Но ты ему прямо-таки карьеру Боунопарте рисуешь. Потом перешел к актуальной проблеме: — а как ты все-таки объяснишь неприятность последних дней?

Вот ведь вопрос!

Глава 7

Император по-прежнему сильно волновался из-за кражи бриллиантов и этот вопрос показывал, что он считает жандармерию и, прежде всего, персонально личного следователя, должным ему, Николая I.

Следует подчеркнуть, не государству Российскому, а именно ему лично. Конечно рамках феодального строя эти понятия плотно соединялись. Но не до конца. И то, что августейший монарх считает себя обиженным лично, подчеркивает сложность обстановки.

Под неприятностью император, конечно, имел в виду очень непонятный и неприятный ущерб от скипетра — немного финансовый, на несколько сотен тысяч рублей, что для российского монарха досадный, но пустяк, и гораздо больший политический подтекст. Сколько уже позлословили монархи и правительства всего мира о несчастном императоре России!

С точки зрения попаданца, вопрос этот был в своем роде логичный и понятный. И если бы его не появилось, наоборот, были бы встречные вопросы. Что ж, он вполне готов.

— Ваше величество, по этому поводу у меня есть отдельное сообщение, пока секретное, для вас. Прикажете докладывать?

— Да, пожалуй, — как бы