Цезарь: Крещение кровью - Владислав Викторович Морозов

что на улице темно, а ей страшно одной идти до метро. А если вдруг он снова посмеется над ней? Тогда она заявит, что вовсе не влюблена, что играла с ним от скуки и на самом деле не менее холодна, чем он. Но, слава Богу, она не бросилась за ним.

Он стоял на крыльце прямо у входной двери и курил;

Таня чудом успела принять независимый вид, вознамерилась было проскочить мимо, но Саша негромко окликнул ее:

— Тань, не спеши.

Она остановилась с недовольной гримаской, будто бы ужасно торопилась, а он задерживал ее.

— Я провожу тебя. А то здесь переулки темные, мало ли что может случиться с одинокой хорошенькой девушкой. — И обезоруживающе улыбнулся.

— Что, специально дожидался меня? — ехидно спросила Таня. — И даже с дискотеки ушел из-за этого?

— Совершенно верно. Правда, с дискотеки ушел потому, что не люблю такого времяпрепровождения. Я пришел-то от безделья, и это было в первый и последний раз.

— Как же ты отдыхаешь?

— По-разному. Иногда дома заваливаюсь на диван с книжкой, иногда видак смотрю. А так — я очень люблю театр. — Он грустно улыбнулся. — Меня в детстве мама каждое воскресенье в театр водила, а когда я начал работать, уже я ее приглашал — совсем как большой. Сейчас один хожу — Мишка кино больше любит. Да и не смотрится это как-то: два здоровых лба парочкой по театрам ходят.

— А мама? — спросила Таня и осеклась, почувствовав, что спросила лишнее.

— Мама погибла полтора года назад, — как-то чересчур ровно отозвался Матвеев.

Таня опешила, в один миг взглянув на него другими глазами. Конечно, где ему быть отзывчивым и душевным после такой трагедии... Ей стало ужасно жаль его, а он задумчиво проговорил:

— Не обижайся, что я не понял тебя, не ответил тебе. Я не притворяюсь безразличным — просто не способен на сильные чувства. Ты мне нравишься, поэтому я с тобой разговариваю иногда, но любить не умею. Скорее всего я из породы тех людей, которым это не дано. Как это ни печально для всех, в том числе и для меня, но это правда. Я встречался со многими девушками, но ни к одной не привязался.

— А Евгения?

— Ну, Евгения... Она достаточно умна, чтобы принимать меня таким, какой я есть, и не требовать от меня ни любви, ни верности, — как и все такие люди, я непостоянен. С Ев

Генией я чувствую себя достаточно спокойно, и меня это устраивает.

Они спустились в метро. Он продолжал идти рядом. Таня искоса рассматривала его. Его лицо хранило то же выражение, что и обычно, никаких следов грусти... Не может быть, чтобы в восемнадцать лет он был таким разочарованным в жизни, каким хотел казаться. И Таня подумала, что знает способ расшевелить его.

— Ты до дома собрался меня провожать? — игриво спросила она.

Он очнулся от своих размышлений.

— А где ты живешь?

— На Профсоюзной. Три минуты пешком от метро.

— Да? Странно.

— Что здесь странного?

— Что я тебя ни разу не видел. Я ведь тоже там живу, в Новых Черемушках. Пять минут на троллейбусе от «Профсоюзной» и столько же пешком от остановки. Тогда я могу тебя и до дома проводить. Могу и на чай напроситься, — он улыбнулся, — я ужасно люблю пить чай в гостях.

Танино сердечко запрыгало, как птичка в клетке. Она и не думала, что заманить его к себе домой будет так легко.

— Тогда считай, что я тебя пригласила. Обожаю гостей водить.

Таня не на словах была знакома с наукой любви. Ее родители уехали на два дня в дом отдыха; пользуясь некоторой свободой, она предполагала оставить у себя Сашку до утра и рассчитывала, что он не устоит перед таким приглашением. Парням в его возрасте неинтересно просто целоваться и ходить в кино с девчонками, они хотят большего, а не все девушки на это решаются. Может быть, Сашке везло на таких недотрог, и неудивительно, что он быстро охладевал к ним. Ничего, Таня не собиралась его сдерживать; пусть его подруги ломаются и дальше, а она сумеет отбить Матвеева у всех.

Подходя к дому, она чувствовала нарастающее волнение. Если судить по тому, как он целуется, в любви он должен быть необыкновенно хорош. Хотя может оказаться и так, что целоваться он умеет, а обо всем остальном не имеет ни малейшего понятия. Что ж, тогда она научит его

Всему, что знает сама. Поднимаясь в лифте, Таня предупредила:

— На лестничной клетке молчи — у меня соседка любопытная. Как разговор за дверью услышит, сразу к «глазку», а потом сплетни по двору разносит.

Не издав ни звука, они прокрались в квартиру. Маленькое сердечко Тани было готово выскочить из ушей, а Матвееву — хоть бы хны. Без всякого смущения прошелся по квартире, осмотрелся.

— Запах у тебя — как в больнице.

Она вздохнула.

— Мама неизлечимо больна.

— Рак?

— Хуже. Шизофрения.

— Мои соболезнования, Танюша. Это ужасно, когда близкие болеют.

— Некоторые боятся связываться с сумасшедшими и их родными, шарахаются от них, как от чумных. — Таня испытующе посмотрела на него.

— Все мы немного сумасшедшие, — философски заметил он.

— Не будем о грустном. Пойдем, я тебя обещанным чаем напою. Только ты разденься сначала.

— А, да!

Он снял обе куртки, оставшись в джинсах и водолазке, прекрасно обрисовывавших его поджарую фигуру. Осторожно любуясь им, Таня накрыла на стол, усадила его напротив себя. Он отметил, что домашнее печенье имеет чудесный вкус.

Скользкий разговор Таня завела издалека:

— Саш, а какой у тебя график работы?

— Какой шеф — он же мой отец — скажет. Но выходных у меня нет.

— А сегодня?

— Сегодня меня до полуночи отпустили.

Таня слегка расстроилась — она планировала удержать его до утра.

— А потом?

— Я должен находиться дома — может быть срочный вызов.

— Когда же ты спишь?

— А в ожидании вызова. Телефон стоит у постели, и собираюсь я по-военному, в сорок пять секунд.

Тане стало смешно, такой детски наивной выглядела его серьезность. Поставив локти на стол, она положила подбородок на сплетенные пальцы и с улыбкой умудренной жизнью женщины поинтересовалась:

— Саш, скажи по-честному: у тебя женщины были?

Он не поперхнулся чаем, не покраснел, не удивился

Нескромному вопросу.