Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

— Маша, это не опыты по механике. Это жизнь. Ты по мне его траекторию не вычислишь. Начальные условия движения у нас с ним разные. Он вот в Россию и в Мироновых еще верит, ему там проще выйдет. Чем мне. Парадокс!

Маша шепотом рассмеялась. В брезжении ночника лицо ее не было отчетливо видно, но в глазах все равно угадывался лукавый зеленый хмель.

— Я поеду далеко. Туда, где нет Великороссии, где нет демократии и где нет мира и нет войны, где любую армию можно распустить, а любую путеводную идею выкурить в трубке, что табак.

— Где такое место, Володя? В Латинскую Америку? В Австралию?

— Не гадай. На Святую землю отправлюсь. Найду еврейку типа тебя, и туда.

— Типа меня не найдешь. Таких больше нету. Найди другую. Вообще, нас здесь неженатых мало осталось, все в Красной книге. Но мысль сильная. Езжай. Тебе помочь в поисках спутницы?

— Я Балашову-писателю человека одного в Кельне дам — рядом с ним не пропадет. Если я вообще что в людях смыслю. Вот только выдержишь ли, когда он рядом с тобой расти из себя начнет?

— А что, человек твой такой питательный только для Игорька? Мне расти заказано?

— А это уже вопрос номер три. Сама на месте разберешься. А мне пора. А то как зависну здесь в поисках редкой невесты — выдадут меня ваши федералы, Туркменбаши Великому за баллон газа. Логинов хотел сказать «ваши Мироновы», но сдержался. Маша оценила это.

Они еще выпили, и она ушла. Логинов сразу уснул и проспал до полудня — так долго он, кажется, с детства не закатывался на ту сторону.

Миронов возвращается Весна 2002 — декабрь 2002-го. Москва

Андрей Андреевич Миронов после грозовых событий поздней осени 2001 года отсиживался в укрытии, но потом вернулся домой. «Все равно вычислят, если захотят, — сообщил он Рафу, — через тебя или через Васю Кошкина». Василий Кошкин весной все еще лежал в Бурденко, и полковник старался навещать его раз в неделю. Так что конспирация его казалась уже делом скорее условным. Раф предлагал выставить Андреичу охрану, но тот только на небеса указал — вот моя охрана, причем сделал это с самым серьезным видом, так что Шариф понял — Миронова с этой позиции не сбить.

Лучше выпить с ним хорошей перцовой водки и помолиться туда, куда за поддержкой обратился ветеран всех войн застойного периода. Что они и не преминули осуществить.

И Раф, и, конечно, Миронов понимали, что опасность не ушла, не растворилась в воздухе, дымом от разрыва. Ведь ответы на свои вопросы не получил никто из тех, кто мог считать себя обиженным полковником — ни родичи убиенного Большого Ингуша, ни люди Зии Хана Назари, волей судьбы скрестившие с ним линии судьбы, ни туркмены, злые на странный провал операции «Остров невезения». Но — как рассудил Миронов — по прошествии острого периода безуспешных оперативных действий маховик ослаб, оппонентам полковника требуется не столько его жизнь, сколько ответы. Наконец, одинокий полковник давно пришел к выводу, что объективная опасность для человека существует всегда, а потому главное — это развитая тренировками войн — нет не войн, а спецмероприятий, интуиция на опасность, и это чутье уступило уже к весне желанию жить своим домом, спать, хоть иногда, в своей постели. «Возможно, это и есть старость», — философски оценил себя в этом качестве Миронов и снял глубокую конспирацию… К декабрю 2002 года и Раф согласился с правотой Миронова. Доказано, так сказать, жизнью! В самом прямом смысле.

* * *

Миронова разыскал Константин Константинович, старый его коллега, занимавший в лихие времена ответственные посты в Госбезопасности, а после прихода «питерских» ушедший, одним из последних, в коммерцию.

— Андрей Андреич, надо бы почо́каться поскорее.

— За хорошее будущее или за светлое прошлое?

— За спокойное пока настоящее. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

Старый товарищ, перейдя в частный сектор, остался человеком занятым до крайности и просто от скуки звонить бы не стал, так что Миронов отложил все дела и отправился на Цветной бульвар, в тихий и дорогой бар «Йорк», где текло пиво из Богемии, Ирландии и Германии и где не наблюдалось лишних людей, потому как держали его те свои, которые бывшими не бывают.

— Ну, Андрей Андреич, покой тебе только снится. Тебя на беседу пригласят. Спасибо, мне Петрушов позвонил.

— Что, к Петрушову вызовут? Он сейчас поднялся по служебной лестнице. А раньше бегал, как молодой, за коньяком для старших. Я думаю, простит меня по старой памяти.

Товарищ не улыбнулся и сделал отрицательный жест.

— Запрос на экстрадицию некоего Логинова поступил. И документ о его связях с очень нехорошими дядями. Это на одном конце. А на другом — ты нарисовался. Так что коньяк Петрушову тебе нести. Хоть он и есть, кем был. Твой черед. Новые времена.

Миронов промолчал.

— Как Василий, без изменений?

— Кома чем оптимистична? Изменения могут быть только к лучшему.

— Врачи надеются?

Миронов вдруг стал таким, каким редко видели его товарищи, не говоря о чужих, — возвышенным.

— Мы надеемся! И даже верим.

Товарищ, носящий фамилию Волин и вооруженный соответствующими фамилии чертами лица, перекрестился.

— Да, если Бог сразу не забрал, значит, есть резон… Но к тебе вернемся. Андрей Андреич, оставь игрушки с журналистом. Хватит нам одного Василия.

— Кто Логинова заказал, ты знаешь, Константин Константинович?

— Не спрашивал. И не стану. И без разницы это. Потому что в Кремле уже решили. Не думай брыкаться — времена не подходящие, я тебе говорю с полной серьезностью. Не подходящее. Задумайся над смыслом слова!

— А когда они были подходящими? И не будут никогда. Тебе спасибо, Константин Константинович, что предупредил — знание ведь сила! Сила, а не слабость, подумай над смыслом слова. Слова делают человека.

— Жизни меня учить не надо. Я словам цену знаю.

— А ты не обижайся. Я, как ты, уже лет пятьдесят с врагами государства борюсь. На семь лет дольше, чем ты. Начал с венгерских фашиствующих, а заканчиваю знаешь кем?

— Кем? Да пенсионером.

— Хочешь сказать, что нас больше нет? Что пришел маленький полковник Эркель, и сразу нас не стало? Как силы, решавшей практически геополитические задачи? Нас даже трехпалый не смог низвести!

Товарищ не ответил. Да, он так считал, хотя не мог понять, как это случилось. Но знал, с чего началось.

С того момента, когда именно он в 1991 году отказался выполнить приказ государства. А потом то же повторил в 1993-м. Он старался ни с