Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

– Cette boîte est vide![12]

Питковский кивнул и направился к выходу.

– Quelle autre boîte?[13] – пробормотал Мишарин и вновь раскурил погасший в трубке табак.

Штейн не заметил, как прошел всю Фурштатскую, свернул на Литейный и добрел до Дворцовой набережной. Лишь когда почувствовал запах воды, который донес невский ветер, он понял, как сильно устал. Итак, завтра он должен уплатить сорок две тысячи! Он спустился к воде, сел на гранитную ступеньку набережной и снял сюртук. Была четверть третьего, и ночь окутала город, вдалеке виднелся шпиль Петропавловского собора, тусклые огоньки блуждали за рекой, на Выборгской стороне.

– Ты даже не утопишься?

Штейн подскочил от неожиданности, обернулся на голос и увидел только темный силуэт человека и показавшееся ему огромным дуло направленного на него пистолета.

– Кто вы? Что вам угодно?

– Все вы спрашиваете одно и то же… Бесчестные мерзавцы! Что, Штейн? Тебе завтра нечем платить?

– Но откуда вы?..

– Я знаю о тебе все, негодяй. Неделю назад ты заложил свой особняк в счет уплаты по долговым векселям. Ты проиграл в карты все… Положение, имущество, землю… От тебя отвернулись даже твои покровители.

Штейн обхватил голову руками.

– Питковский, это вы?! Вы пришли…

Человек шагнул на освещенный участок набережной, в свет уличного фонаря, и Штейн, к своему ужасу, увидел, что это вовсе не поручик! Он впервые видел стоящего перед ним человека.

– Кто вы?! – почти выкрикнул насмерть перепуганный Штейн.

– Я рассчитывал, что ты сам застрелишься прямо там, за карточным столом! Шел за тобой, думал, что ты решил утопиться… Но нет, таким, как ты, чужды понятия о чести, достоинстве и добром имени! Ну что ж, ты умрешь как бездомный пес и уйдешь на высший суд мучеником, от моей руки. Это мой тебе подарок, мерзавец. – Штейн услышал, как незнакомец взвел курок.

– Умоляю…

– Вспомни Мраморный дворец!

Глаза Штейна вдруг вспыхнули, он вскинул голову и открыл было рот, очевидно намереваясь еще что-то сказать, но вспышка выстрела ослепила его, он почувствовал страшный толчок, удар, но звук выстрела он уже был слышать не в состоянии. Потому как был мертв.

Незнакомец через секунду бросил разряженный пистолет далеко в реку, подошел к безжизненному телу и ногой столкнул его в черную воду.

Глава 11

Тонкая нить надежды

– Разрешите, Андрей Васильевич?

Выхин просунул голову в дверь как раз в тот момент, когда Извольский, испытывая опустошение, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в пустоту. Дело зашло в тупик. Поездка к Левину в имение не прояснила ровным счетом ничего, подвесив еще несколько абсолютно неясных вопросов. Конечно, необходимо было разыскать Сеньку, кучера с изуродованным лицом, так похожего по описанию на заезжего рыбака из Вырицы. Это был шанс зацепиться. Но далее… ничего. С какой стати великий князь засекретил дело? Над чем работал убитый и куда подевались его бумаги? Как связаны меж собой эти две смерти? Валевича и Левина… Единственная пока ниточка – это их близость к Константину, брату императора, которого, к слову сказать, опросить не решится никто, даже Балашов. Обер-полицмейстер так именно и сказал вчера, во время доклада о результатах поездки: «Вы в своем уме, граф? Допросить члена императорской фамилии? Может, еще и государя прикажете?» Уже выйдя от Балашова, Извольский вдруг вспомнил, что подполковник Бальмен упоминал о том, что убитый Валевич «даже посидел в крепости». Деталь тогда показалась графу незначительной, но сейчас, когда дальнейшее следствие уперлось в незримую стену, он решил, что проверить этот факт гусарской биографии будет нелишним. Пришлось идти на мировую с Выхиным.

Извольскому было совестно за ту выволочку, которую он по неопытности своей устроил приставу. Ах, если бы Сеньку тогда не отпустили! Ну посидел бы пару деньков в холодной, не умер бы. Теперь бы и искать его не пришлось! Выхин, конечно, вчера демонстрировал все стадии своей обиды, разговаривал нарочито официально, называл Извольского «сиятельством», излишне подчеркнуто щелкал каблуками, и только в глубине, на самом дне его зеленых глаз граф видел презрение. Андрей дал Ивану Артамоновичу время для того, чтобы в полной мере испытать упоение от своего состояния, затем простодушно принес ему свои извинения, признал его опыт, заслуги и правоту, а когда Выхин, опешив от услышанного, растаял как шоколад на июльском солнце, добил его окончательно, попросив называть Андреем Васильевичем. И Выхин стал его человеком. Он смущенно бормотал, что все понимает, что приложит все силы… и далее, далее, далее… Затем Извольский ввел его в курс дела и поручил заняться розыском Сеньки и отправил с запросом в Петропавловскую крепость с целью дознаться, по какому обвинению пребывал там Валевич…

– Да, конечно, Иван Артамонович! Входите! – оживился Извольский. – Есть какие-то новости?

Выхин прошел к окну, налил из стоящего на подоконнике графина стакан воды, залпом осушил его и перевел дух. Глаза его на потном, красном лице блестели.

– В общем так. Сенька пропал сразу, как мы его отпустили из Управы.

Извольский вздохнул.

– Никто из ямщиков его с той поры не видал. Даже этот плюгавый, Кузьма. Познакомились они с Сенькой два месяца назад. Вроде даже друзьями были. – Выхин прищурил глаз и покачал ладонью. – И вот что примечательно: Сенька вовсе не пил, в трактирах угощал частенько. Разговаривал мало, все больше слушал. Дружбы особой ни с кем не водил, как у мужиков принято, чтобы с кутежами по кружалам[14] да мордобоем. Жил где-то в Хмелевом переулке, но никто не знает, где именно. В общем, ищи-свищи теперь. – Он криво ухмыльнулся. – Но ничего, Андрей Васильич, сыщем. Городовым формуляр отправили, ежели объявится, стреножат жеребчика.

– А по крепости что?

– По крепости и того хуже. Сведения об арестантах утеряны.

– То есть как?! Как утеряны?

– Наводнение погубило. Архив затоплен был в апреле, все бумаги в воде и погибли.

Выхин выдержал эффектную паузу, насладился отчаянием Извольского и продолжил:

– Брат жены моей, уж второй десяток лет в Петропавловской, старшим надзирателем служит… Я, значит, к нему, по-родственному… Так, мол, и так, Кондратий, нужно для дела дознаться…

– Ну?!

– Вспомнил он и гусара, и кавалергарда, что в равелине-то[15] Алексеевском сидели… Архив-то пропал, а книги арестантские остались! Там о деле-то, разумеется, ничего нет, а вот личности… Личности есть! – Он улыбался всем своим красным, пышущим здоровьем лицом. – И еще нам свезло в одном! В то время равелин пустовал, так Кондратий говорит, что все, кто находились в казематах, по одному делу-то разом и привезены были. Так что