Всегда подавать холодным - Макс Александрович Гаврилов

Извольский почти выхватил его из рук пристава.

Плиади Владимир Алексеевич, поручик, Уланский полк

Мартынов Юрий Николаевич, корнет, Уланский полк

Глинич Василий Федорович, ротмистр, Кавалергардский полк

Валевич Михаил Александрович, ротмистр, Ахтырский полк

Ахте Федор Петрович, майор от артиллерии

Левин Дмитрий Петрович, майор, Ахтырский полк

Штейн Владимир Осипович, коллежский советник

Вот оно! Тонкая ниточка выволокла на свет так долго скрывавшуюся загадку! Осталось просто поднять архив Управы, и дело будет в руках!

– Иван Артамонович, вы…

– В архиве уже был. Ничего. Никакого дела Управа не вела.

– Тогда нужно обратиться в Военную коллегию!

Выхин опять улыбнулся.

– Это последнее, куда я вчера успел обратиться. Ничего. Никто ничего не знает.

– Чертовщина какая-то… – пробормотал Извольский, разглядывая список. – Выходит, двое из этого списка уже мертвы.

– Трое.

– Что?!

– Утром на Васильевском острове прачки обнаружили тело в Неве. Половина черепа снесена выстрелом в упор. Опознали как Владимира Осиповича Штейна. Болтают, что вчера у графа Вяземского проиграл сорок две тысячи. Вероятно, застрелился.

«Все-таки дельный человек этот Выхин, – подумал граф. – У таких нужно учиться». Опыт, пресловутый опыт, которым сам Извольский, увы, не располагает.

– Иван Артамонович, поступим так. Выясните, кто таков этот Штейн, чем занимался последние полгода-год. Уланами Плиади и Мартыновым займетесь тоже вы. Я беру на себя Глинича и Ахте. Необходимо найти их и предупредить. Им угрожает опасность.

Выхин понимающе кивал.

– Особое внимание уделить розыску ямщика. И опросите графа Вяземского, с кем играл Штейн, когда ушел, ну и… сами всё знаете, – улыбнулся Извольский.

– Сделаем.

Выхин встал и направился к двери.

– Иван Артамонович! – окликнул его граф. Тот обернулся. – Благодарю вас!

Министерство сухопутных вооруженных сил находилось на набережной реки Мойки. О местонахождении ротмистра Глинича и майора Ахте следовало справиться там. Извольский взял извозчика и устало опустился на сиденье. Последние дни выдались тяжелыми, граф отчаянно не высыпался. Мысли мучали его до середины ночи, а когда сон все же приходил, уже начинало светать. Нога стала противно ныть, очевидно к смене погоды, и граф почувствовал прилив туповатого безразличия. Так он ехал с четверть часа, прислонившись головой к стенке кареты. В окно вдруг показались очертания Пантелеймоновской церкви, и он приказал кучеру остановиться. Последний раз он был здесь с Натальей. Воспоминания о ней заставили его выйти, ему вдруг захотелось постоять в тишине храма.

Внутри отпевали усопшего, и граф, трижды перекрестившись, осторожно прошел мимо центрального нефа и остановился сбоку, у образа Спасителя. Пахло ладаном, свет попадал внутрь через оконца в крыше купола, освещая аналой с покрытыми золотом иконами. «Благослове-ен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим…» – Голос священника уносился вверх, под своды, и граф вновь перекрестился.

И здесь смерть. В массивном дубовом гробу лежал еще не старый человек в военном мундире. Сколько же еще он увидит смертей? Как все же тонка нить человеческой жизни! Как легко ее оборвать! Извольский вспомнил изувеченные, окровавленные и разорванные тела матросов, разбросанные по палубе во время боя. Строгое лицо корабельного капеллана, отца Василия, вот так же читающего молитвы и неспешно машущего кадилом. Парусиновые саваны, в которые заворачивали тела, и тяжелые чугунные ядра, которые боцман вкладывал в ноги. «…Со святы-ыми упокой, Христе-е, душу раба-а-а Твоего…» Все перечеркнуто в один миг. Жизнь, долгие годы бушевавшая в здоровом, молодом теле, обрывается каким-то сущим пустяком, кусочком горячего металла… Все переживания, накопленные знания из прочтенных книг, восторг первой влюбленности, пыл настоящей любви, дерзость грядущих планов, разочарования, устремления к достижению целей – все идет прахом! Точнее, превращается в прах… «Боишься ли ты смерти, сын мой?» – спросил как-то Извольского отец Василий. «Да, отче». Капеллан улыбнулся и произнес: «Не надо, ибо вы не встретитесь. Когда ты живешь, она еще не пришла. Когда она придет, не будет тебя». Отец Василий погиб в том же бою, когда Извольский потерял пальцы.

«При-иди-ите, последнее целование дадим, братие, умершему…» Священник окончил прощальный молебен, и из тени бокового нефа к гробу потянулись люди. Граф видел согбенную фигуру немолодой женщины с белым как парус лицом. Ее поддерживали под руки. Горе сделало лицо безжизненным, она положила голову на грудь покойника и зарыдала беззвучно, вздрагивая одними плечами.

Было много военных, в тишине храма гулко побрякивали гусарские шпоры, застежки снятых с голов касок огромных кавалергардов, поскрипывали кожей сияющие блеском сапоги улан. Вереница этого последнего для покойного смотра скорбно тянулась к гробу. Извольский зажег купленную в притворе свечу, трижды перекрестился и поставил ее в огромный золоченый канун. Он уже было направился к выходу, как заметил вошедшего в храм Монтрэ. Француз был в роскошном артиллерийском колете темно-зеленого цвета, при эполетах и аксельбанте, белых панталонах и коротких, чуть ниже колена, сапогах. В руках он держал наспех снятый кивер с красным гарусным шнуром. Он быстро прошел через боковой неф к драгунскому полковнику, что-то сказал ему вполголоса и поклонился. Полковник отдал адъютанту короткое указание и наспех покинул храм. Монтрэ огляделся, и они встретились взглядами. Извольский кивнул.

– Честь имею, граф! – Монтрэ приветливо улыбнулся. – Не самый приятный повод для встречи!

– Здравствуйте, Монтрэ! Вы его знали? – Извольский кивнул на покойного.

– Не имел чести. Я здесь по долгу службы.

Неожиданная мысль пришла в голову графу.

– Скажите, Монтрэ, вы, я вижу, подполковник от артиллерии… Не слышали ли вы случаем о некоем майоре?.. Ахте, кажется…

– Федор Петрович? – удивленно вскинул брови Жиль. – Как же, мы в одном полку служили!

– Служили? – спросил Извольский, выделяя последний слог. – Он что же, погиб?

– Да боже упаси, граф! Жив, только давно в отставке. – Монтрэ переложил кивер из правой руки в левую и откинул со лба упавшую прядь волос. – С восемьсот третьего года уже. Я хорошо помню, потому как Федор Петрович был моим командиром. Он у себя в имении с тех пор обитает, за Ораниенбаумом верстах в тридцати. Толмачи – называется его «град на холме». – Монтрэ усмехнулся. – Как подал в отставку, так никуда оттуда и не выезжает. Пару лет назад я навещал его на Рождество. Странный он стал. У вас к нему какое-то дело?

– Видите ли… – Извольский был застигнут врасплох. – Пожалуй, что да…

Монтрэ понимающе улыбнулся.

– Не стану задавать лишних вопросов, граф. Вы легко найдете его имение, коли поедете. Он там местный сфинкс.

– В каком смысле?

– Вы сами все увидите. Прошу меня простить, мне нужно идти, честь имею, – кивнул Монтрэ.

«Местный сфинкс…» Извольский еще раз обвел взглядом церковь. Год назад здесь была простая служба. Он стоял позади Натальи