Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

одетый, в старомодной шляпе-котелке и потешно высокий, в допотопном пыльнике-дождевике, стояли перед огромной картиной, занимавшей все место от окна и до окна нового магазина, и тихо, но оживленно разговаривали.

На картине, возле которой стояли двое, был изображен большой крестьянский двор. Дом с развалившимся крыльцом, повозка, распряженные волы и экзотический индюк на первом плане. Над всем этим плыли пухлые, полуденные облака.

— Облака не настоящие, — повторил низенький в котелке.

— Не южное облако, — согласился с ним высокий.

— Вот если бы не волы были, а кони, — развивал мысль его собеседник, — я бы облакам поверил.

— При конях они бы убеждали, — согласился высокий.

И тут они замолчали, заметив Коноплева. Они посмотрели на него изучающе и холодно, как будто бы и он был частью пейзажа на картине и предстояло определить, подлинный он или нет.

— А почему при конях облака бы убеждали? — не выдержал Коноплев.

— А потому, товарищ, — ответил низенький, откинув котелок на затылок резким движением головы, — что облака написаны на севере, где волов, извиняюсь, нет.

Коноплев сам родился и вырос в северной деревне и поэтому отнесся к соображению обладателя котелка с большой серьезностью, подошел к картине и погрузился в изучение облаков.

— Тоже интересуетесь живописью? — с какой-то нарочитой вежливостью осведомился высокий.

— Немного, — ответил Коноплев и дружески улыбнулся: — А облака-то действительно северные, с волами-то не того…

— Вот я и говорю, хитроумен человек и извилисты пути его, — загадочно высказался низенький. И еще таинственнее добавил: — Эти волы паслись на Арбате.

— Он имеет в виду старый магазин на Арбате, где творились, всякие темные делишки, — объяснил Коноплев непонятную реплику недоумевающему лейтенанту Тихонову, и они направились в отдел фарфора. Здесь им тоже довелось стать свидетелями любопытного разговора.

— Попов, милая, не любил рисовать богоподобных, предпочитая женщин земных и уже не юных… Почему? Да потому, что женился на вдове богатой, но, увы, почтенных лет и, дабы не обижать благоверную, ни на одном сервизе не запечатлел ни одного молодого лица… А у вас написано «Попов». Фальшак!

Странным здесь было все — и разговор, и обилие старинных, будто бы заимствованных из разных музеев вещей: изваяний, картин, сервизов, люстр, фаянсовых тарелок, часов. Часов было особенно много, и все показывали разное время. Большая часть их бездействовала, казалось, кто-то остановил их насильно, победив в борьбе с мощным механизмом, с тяжкой, тускло поблескивавшей медью. Те часы, что шли, вызывали уважение, точно воины, которые отбились и выжили тогда, когда их соседи уже были мертвы.

Коноплев, как человек военный, который не терпит неразберихи во времени, машинально посмотрел на свои ручные часы. Было 17 часов 34 минуты. И как раз в это мгновение порог магазина переступил высокий, слегка сутуловатый человек с узким умным лицом. Внимание Коноплева он привлек тем, что вошел, как входят в аэропорт — торопливо и целеустремленно. И, войдя, посмотрел не на картины, не на фарфор, не на люстры, а на часы, как будто хотел удостовериться, что поспел вовремя и его самолет не улетел.

Словно убедившись в этом, он покинул магазин так же стремительно, как и вошел. Коноплев подумал: «Вот чудила!» — и склонился над витриной, рассматривая чашки, блюдца, тарелки какой-то необыкновенной фактуры, поражавшей сочетанием тяжести и нежности, с уже угасшим, будто бы выцветшим золотом, тусклым, приглушенным. И снова услышал обрывок разговора:

— Типичный Батенин, черное с золотым, — сказала продавщица.

— В том-то и дело, что черное, — отвечал ей мужчина. — А у Батенина было исчерна-синее, кажется, что черное, но это синева. Двести лет назад воспринимали цвета иначе, и потом — время сгущает краски, вот и кажется черное…

— Уверяю вас, Павел Степанович, это Батенин.

Павел Степанович был совсем молодой человек, почти юноша. Сейчас он рассматривал сосредоточенно не фарфор, а Коноплева.

— Тоже интересуетесь Батениным, коллега? — спросил он усмехаясь. — Поповым?.. Сахаровым? Дурасовым? — молодой человек сыпал неизвестными именами, усмехаясь все более явственно и недобро.

— Да-нет же, просто хотелось посмотреть.

— Посмотреть или послушать? — уже без усмешки уточнил юноша.

«Вот еще один чудак! — подумал Коноплев. — А может быть, не чудак, а прохиндей?»

— А вам есть что скрывать?

Юноша рассмеялся:

— Ну, это у каждого найдется!

Коноплеву вдруг захотелось опять увидеть тех двух странных людей, которые все сопоставляли облака с волами, — низенького в котелке и потешно высокого, чтобы послушать их разговор, имеющий отношение не только к живописи, но и к самой жизни. Но двух этих не оказалось, их место заняла другая, не менее интересная пара. Немолодой, одетый не по-столичному, а как-то провинциально, даже по-деревенски в старый тулупчик и высокие истоптанные сапожки гражданин и вроде не подходящий для него собеседник — в легком нарядном распахнутом пальто, с оранжевой бархатной бабочкой под массивным подбородком.

— Не он, — уверял тулупчик бабочку, — он людей не умел писать, он был вроде Левитана — мастер пейзажа.

— А листва его! — мучился в сомнениях бабочка. — Мокрая листва и сияет.

— Гм, — задумался тулупчик. — Действительно, листва…

— Он! — закричал бабочка. — Уверяю вас, он!

Коноплев, любопытствуя, подошел поближе к картине, перед которой они топтались, увидел надпись «Осенний парк», неизвестный художник.

— А облака не его! — снова взбодрился тулупчик.

«Дались им эти облака!» — усмехнулся Коноплев. И поймал себя на том, что с интересом рассматривает два освещенных заходящим солнцем облака над осенним парком.

— Я вам покажу одно полотно, — пообещал бабочка, — собственноручно подписанное им, на котором точно такие же облака. В Русском музее.

— Поехали, — немедленно согласился тулупчик, — сегодня же вечером! На «Стреле»!

Странная пара подошла вплотную к картине и начала, голова к голове, рассматривать ее внимательно и пристрастно. Потом, чуть не сбив Коноплева с ног, они резко отошли в сторону.

— Ну вот, — с досадой зевнул тулупчик, — теперь уже не две, а четыре фигуры. И две явно лишние.

«Лишними» здесь, без всякого сомнения, были они — Коноплев и Тихонов.

И тогда они снова вернулись к часам. Казалось, это самое спокойное место в беспокойном магазине. Только два старичка кружили вокруг напольных часов, оба невысокие, ростом с маятник. Они молча рассматривали громоздкие, похожие на памятники, часы, трогали деревянные футляры, став на цыпочки, дышали на стекло циферблатов.

— Вот эта пара как заколдованная, — сказал наконец один из уютных старичков о часах, стоящих в центре, — вот уже шесть месяцев, как выставили, и никто не покупает.

— Думаю, если их помыть… — откликнулся второй, — и помыть с умом.

— Помыть? — удивился Тихонов. — Разве часы… моют?!

— Это такой термин… Речь идет об обновлении часов, — пояснил Коноплев.

— Я не знал, — проговорил Тихонов.

Коноплев вздохнул:

— Мы с вами, к сожалению, многого не знаем и не понимаем…

— Отойдите, пожалуйста!

Коноплев обернулся