Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

и увидел широкоплечего мужчину лет тридцати пяти, который почти в упор рассматривал его в старинный, отделанный перламутром театральный бинокль. Николай Иванович сделал шаг назад.

Широкоплечий, поминутно меняя бинокли, которые раскладывала перед ним продавщица, доставая с полки, смотрел через них в витрину и дальше куда-то. Неясно было: то ли он проверял качество биноклей, то ли выглядывал что-то интересовавшее его на улице.

— Попробуйте этот! — продавщица протянула гражданину маленький, изящный, тоже отделанный перламутром биноклик.

Тот и его наставил на улицу.

— Восемнадцатый век, — говорила девица, — немецкая оптика, французский перламутр, редкое сочетание.

Коноплев хотел было подойти поближе, но не успел сделать и шага, как широкоплечий, перевернув бинокль, уставился на него сквозь большие отдаляющие стекла.

Это была изысканно нанесенная обида. В стиле антикварного магазина. Под стать выставленным тут старинно-аристократическим вещам.

В тот век, подумал Коноплев, когда делались эти часы и бинокли, полагалось, наверное, за такую выходку вызывать обидчика на дуэль. А что можно сделать с ним сейчас? Проверить документы? Нет, не годится.

А широкоплечий, уже потеряв всякий интерес к Коноплеву, положил бинокль на прилавок, бросил девице «благодарю» и зашагал к выходу. Николай Иванович подошел к прилавку, взял маленький бинокль в руки и тоже посмотрел через витрину на улицу. Но ничего не увидел, кроме потока спешащих, по своим делам людей.

— Что вас интересует? — с холодком спросила его продавщица.

Коноплеву захотелось по-человечески объяснить ей: «Все эти люди, все, кто к вам ходит, изучают облака и циферблаты, рассматривают что-то неведомое в бинокли, — они-то меня и интересуют». Но сказать это было нельзя. И он ответил:

— Что-нибудь подешевле…

Девица неожиданно подобрела:

— Тогда бинокли не трогайте, они дорогие. Подешевле… — она подумала и критически осмотрела Коноплева: — Мужчине или женщине?

— Жене товарища на день рождения, — Коноплев кивнул, на Тихонова.

— Тогда посмотрите вот этот веер, — девушка протянула участковому нечто невесомое, прелестно-дряхлое, перистое. Тихонов взял это обеими руками, осторожно, как принимают живое существо.

— Да вы не боитесь, — кокетливо рассмеялась девушка, — разверните вот так. Обмахнитесь. Давайте покажу.

Мягким, сильным движением она легко и грациозно раскрыла веер. Он оказался громадным, как крыло тропической птицы, черное старое крыло, закрывшее от Тихонова лицо девушки. Неуловимым движением пальцев она полузакрыла его, шевельнула, и Тихонову показалось, что крыло это живое. Он посмотрел на руку девушки как на чудо.

— Старинные вещи, — улыбнулась она, закрыв веер, — имеют тайный язык, понятный лишь тем, кто общается с ними все время. Вот, например, этот веер, с его помощью можно передать множество разных мыслей.

Коноплев слушал ее рассеянно. Какая-то не ясная ему самому мысль, относящаяся то ли к вееру, то ли к часам, то ли ко всем этим вещам, к тайному их языку, начинала его тревожить, пока еще неопределенно, но настойчиво.

В управление вернулись вместе.

— Да, брат… темные мы с тобой, — с усмешкой сказал лейтенанту Коноплев. — Не можем даже подлинные облака от поддельных отличить… Впрочем, не картины должны нас интересовать, а люди. Наведывайся в магазин почаще, смотри, слушай, примечай… Может, и нападешь на что-нибудь интересное… А пока расскажи-ка мне немного о себе. Кто таков, откуда родом?

Тихонов, выпрямившись, сидел перед Коноплевым. Фуражку держал в руках, не решаясь положить ее на заваленный бумагами стол. На лбу четко выделялся красноватый след от околыша. Он немного волновался. В его биографий не было ничего интересного.

Родился на Оке, в селе, носившем название Горы. Хотя гор там, конечно, никаких не было, а были холмы, затруднявшие земледелие, но зато придававшие селу редкую живописность.

Сильнейшим детским впечатлением Сани были поездки вместе с классом в районный и областной центры для посещения музеев. От этих посещений осталось чувство какой-то большой тишины, отъединенности от повседневной жизни и ощущение немного загадочного праздника. Загадочного, потому что никто не смеялся, не веселился, не резвился, ходили на цыпочках, тихо, стараясь и дышать неслышно, и все-таки, когда выходили на улицу, а потом в мерзлом автобусе тряслись, возвращаясь в село, было такое ощущение, будто бы весь день и пели, и играли, и разговаривали, и веселились как после новогодней елки или первого катания на лыжах. И в то же время где-то в глубине души жила эта тишина.

Такое же чувство испытал он и сегодня при посещении антикварного магазина.

— Это хорошо, что ты любишь искусство, что тебе нравятся красивые вещи… Не спорь, нравятся, я видел, как у тебя глаза разгорелись там, в антикварном. Но поскольку ты, как я понимаю, собираешься связать свою жизнь не с миром искусства, а с милицией, — что, замечу, далеко не одно и то же, — то глаза твои должны не только видеть, но и запоминать, а сам ты — не только воспринимать внешние впечатления, но и анализировать их, делая при этом необходимые выводы. О чем я?.. Сейчас поясню. Постарайся взглянуть на то, что происходит в антикварном магазине, глазами детектива, то есть внимательно и вдумчиво. Очень может быть, что там ничего особенного, противозаконного не происходит… И это будет лучше всего. Магазин существует для того, чтобы торговать, не для чего-нибудь другого. Но если что-либо необычное, странное привлечет внимание, милости прошу ко мне… Буду рад выслушать.

С этими словами Коноплев отпустил лейтенанта, несколько удивленного и даже разочарованного общим характером данного ему задания…

А между тем именно с этого разговора началась работа Александра Тихонова в уголовном розыске.

В один из первых своих выходных дней, который пал на субботу, Тихонов снова отправился в комиссионный магазин. Был он, как говорили у них в райотделе, «в разномастном штатском»: скромный коричневый пиджачок, серые брюки, старый плащ с подстежкой. По случаю субботы в магазине было полно людей. И он тотчас же влился в эту пеструю, в большинстве своем не посвященную в тайны антиквариата толпу. Ходил и смотрел в свое удовольствие, размякнув, расслабившись, с тем детским чувством любопытства, которое сохранилось в душе от первых поездок в областной музей. При прошлом посещении магазина этого чувства у него не было: мешало и сковывало присутствие Коноплева, не столько его звание подполковника, сколько известная Тихонову слава этого московского сыщика.

Он улыбнулся девушке-продавщице, которая его узнала.

— Я для вас оставила что-то, — негромко и даже, как показалось, дружественно сказала она.

Тихонов спросил:

— А неприятностей не будет? Наверное, не полагается это самое… откладывать?

— Что вы! Из-за вещи, которую я вам отложила, не будет неприятностей.

Она достала из-под прилавка похожий на детскую игрушку кошелек, твердый, тускло отсвечивающий перламутром. Расстегнула металлическую застежку.

— Красиво, старинно и недорого.

Тихонов вовсе не собирался ничего покупать