Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

— Безусловно! — с жаром воскликнул профессор и встал, чтобы пожать Розенфельду руку. В глазах его легко было прочитать вопрос: «Но кого же убили? И неужели полиция подозревает Дозуа?»

Вопросы, не заданные вслух, Розенфельд оставил без внимания.

* * *

За дверью с номером 84 было тихо, но зеленая строчка с именем Мишеля Дозуа на табло в холле свидетельствовала о том, что профессор находится на рабочем месте.

Розенфельд постучал — тихо, костяшками пальцев. Так он обычно стучал, когда приезжал в гости к сестре. У Эстер было двое мальчишек-погодков, двух и трех лет, которые почему-то спали в любое время суток, и потому приходилось все делать тихо, чтобы не разбудить пострелов. Тихо снимать обувь, надевать тапочки, садиться на диван, стараясь не наступить, не свалить, не сломать, не включить разбросанные по полу игрушки, каких хватило бы на десяток неугомонных пострелов. Обычно, едва Розенфельд усаживался и шепотом спрашивал, как поживает Исайя, муж Эстер, и здоровы ли Элия и Элазар, мальчики немедленно сообщали о себе трубными возгласами, а Исайя появлялся из своего закутка, где занимался компьютерным конструированием непонятно чего, и можно было не шептать — напротив, чтобы хоть о чем-то поговорить, приходилось перекрикивать сирену пожарной машины, рев экскаватора, блеяние динозавра и вопли ребятишек, радовавшихся приходу Розенфельда, как евреи у Стены плача радовались бы приходу Мессии.

За дверью комнаты 84 было тихо, и Розенфельд постучал громче, подумав, что, возможно, было бы правильнее сначала позвонить и договориться с Дозуа о цели и времени визита. Розенфельд не сделал этого намеренно, зная, что к назначенному посещению полицейского, пусть и не следователя, а эксперта, человек начинает готовиться загодя, проветривает углы памяти, внутренне согласовывает то, что не нужно согласовывать — в общем, даже по самому невинному поводу готовит для эксперта, как говорят в России, потемкинскую деревню — часто даже не понимая этого. Иное дело — неожиданность. При правильном ведении разговора (зря он, что ли, предварительно посетил профессора Джонсона?) можно узнать гораздо больше интересного и нужного.

Возможно, Дозуа вышел? Розенфельд поднял руку, чтобы постучать сильнее, но в этот момент дверь тихо открылась («отворилась», как сказал бы человек, начитавшийся Толстого и Достоевского), и на Розенфельда глянули грустные глаза. Именно на глаза обратил внимание Розенфельд в первый момент, и лишь потом на лицо и фигуру Дозуа. Ни лицо, ни фигура ничем примечательны не были, Дозуа затерялся бы в любой толпе, и вряд ли «среднестатистический» свидетель смог бы его опознать некоторое время спустя. Но взгляд серо-голубых глаз забыть было невозможно, это Розенфельд понял сразу. Вообще-то ничего особенного в этом взгляде не было — так, в прищур, смотрят на незнакомого человека близорукие люди. Ничего особенного, и в то же время в этом взгляде было все. Сказав мысленно «все», Розенфельд, однако, не смог бы объяснить — что именно. Всё — значит все. Все горести мира, все его радости, любовь к ближнему и ненависть к нему же, понимание и его отсутствие, удовольствие от того, что в кои-то веки кто-то постучал в дверь кабинета, и нежелание вести какие бы то ни было разговоры с неизвестным.

— Прошу прощения, — сказал Розенфельд, переведя взгляд на нейтральный предмет — книжный стеллаж, занимавший почти всю левую стену небольшого кабинета. — Моя фамилия Розенфельд, я эксперт-криминалист, вот мое удостоверение, и, если вы, профессор, сейчас не очень заняты, мне хотелось бы поговорить с вами о ваших работах в области природы сознания, включая, конечно, его теологическое обоснование. Разговор наш имеет большое практическое значение, поскольку, как я надеюсь, поможет в экспертизе чрезвычайно важного дела, находящегося сейчас в стадии предварительного расследования.

О том, что обвинительное заключение может быть предъявлено уже завтра, Розенфельд упоминать не стал. Фраза и без того оказалась слишком длинной, однако Дозуа слушал внимательно, близоруко глядя на посетителя и не делая ни малейшей попытки ни пропустить Розенфельда в кабинет, ни закрыть перед ним дверь.

После того, как Розенфельд замолчал, последовала долгая пауза. Наконец Дозуа отошел в сторону и жестом указал эксперту на кресло, стоявшее в углу, в самом темном месте в комнате. Разговаривать, сидя в этом кресле, было неудобно, потому что хозяин кабинета, сидя за столом, был виден в профиль. Возможно, так Дозуа разговаривал со студентами. Возможно — со всем миром. «Вряд ли он стал бы так говорить с Богом», — подумал Розенфельд.

— Я о вас слышал, — произнес Дозуа так тихо, что Розенфельду пришлось наклониться вперед и обратиться в слух, чтобы разобрать каждое слово. — В прошлом году вы с доктором Брауном разобрались в деле доктора Гамова и спасли его репутацию. Два месяца назад вы по сути закрыли дело против Пранделли и дали ему возможность спокойно продолжить работу.

Информация в университете распространяется быстро. В этом Розенфельд и раньше не сомневался, но полагал, что физики-теоретики, тем более люди верующие, не склонны придавать значение сплетням и кулуарным разговорам. Результаты расследований, о которых упомянул Дозуа, в прессу не попали.

Если окажется, что профессор знает о гибели Поттинга и обвинении, выдвинутом против двух полицейских, придется не только менять продуманную схему разговора, но еще и разбираться, откуда Дозуа известны факты, полицией не разглашаемые.

— Не знаю, что произошло на этот раз, — ответил профессор на незаданный вопрос, — но то обстоятельство, что вас как эксперта заинтересовали проблемы сознания и веры, по сути неразделимые, наводит на определенные размышления.

Розенфельд выждал несколько секунд, надеясь, что Дозуа поделится упомянутыми размышлениями, но, сказав «А», профессор не собирался говорить «Б», и эксперту пришлось, чтобы пауза не стала слишком неприличной, перейти к заготовленному вопросу.

— Собственно, проблема, по которой я как эксперт-криминалист должен дать обоснованное заключение, состоит в том, что человек иногда совершает действия, решительно не согласующиеся с его, скажем так, модусом вивенди. Если все происходит без свидетелей, то обычно говорят, что у человека временно помрачилось сознание…

— Или дьявол внушил ему… — пробормотал Дозуа так тихо, что Розенфельд не расслышал конец фразы, но переспрашивать не стал: если бы физик хотел быть услышанным, то высказался бы громче.

— Абсолютно непредсказуемый поступок был совершен в присутствии двух свидетелей, подозреваемых в том, что они этот поступок спровоцировали. Однако и здесь проблема: профессиональный уровень свидетелей таков, что представляется нереальным, чтобы они могли совершить инкриминируемые им действия. Таким образом…

— О! — воскликнул Дозуа. — Вы, молодой человек, могли бы высказаться и не столь заковыристо. Ничего не происходит без причины. Иногда кажется, что причины нет, и тогда вы — я