Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

чтобы тот случайно не смахнул ее на пол, взял вторую чашку — для себя, отхлебнул и сказал после довольно долгой паузы, во время которой внимательно рассматривал Рихтера, будто картину на стене:

— Вы перебили меня третий раз за пять минут, Джошуа. Это мало кому удается. У полицейского следователя должно быть больше терпения.

— У меня достаточно терпения. — Рихтер демонстративно посмотрел на часы над дверью, показывавшие семнадцать минут пятого. — Но…

— Но, — перебил Розенфельд, — приехали вы с желанием выслушать мою точку зрения. Вы находились в определенном состоянии, верно? Сейчас ваше состояние изменилось. Почему? Потому что мы с вами вступили во взаимодействие, подобно двум частицам. Мои аргументы показались вас нелепыми, вы даже не дослушали. Вы хотели получить информацию, верно? И для этого воздействовали на меня так же, как фотон действует на атом, информацию о котором хочет получить экспериментатор. Понимаете?

— Нет, — сказал Рихтер, отодвинул чашку и поднялся, едва не опрокинув стул. — Жаль, что…

— Сядьте, пожалуйста, — произнес Розенфельд самым смиренным тоном, на какой был способен. — Спасибо. Джошуа, как по-вашему, болельщики на стадионе одним своим присутствием влияют на игру футболистов? Да? Хорошо. А если бы зрители не вопили, а тихо сидели и смотрели? Игра все равно проходила бы иначе, чем при пустых трибунах, согласны?

— Да, но все это объясняет психология…

— Которую, — перебил Розенфельд, — никто не рассматривает как часть физики! И потому психологи делают множество ошибок. Психология — набор практических методов. Есть в психологии фундаментальные законы, как в физике? Есть надежная экспериментальная база с высокой степенью повторяемости результатов, как в физике?

— Человек — слишком сложное…

— Конечно! И этой отговоркой психологи объясняют свои неудачи. Если бы изначально психологи изучали физику — в частности, квантовую, — в психологии сейчас было бы открытий не меньше, чем в физике, химии или любой другой науке, которую называют естественной, в отличие от наук гуманитарных.

Розенфельд демонстративно отхлебнул из чашки, давая возможность Рихтеру вставить наконец слово. Тот, конечно, вставил.

— Психология не имеет никакого отношения к делу Гриффита и Альварец. Квантовая физика — подавно.

— Имеет. Физика — прежде всего. Психология, как часть физики, — тоже.

Розенфельд поднял взгляд и посмотрел на часы.

— Вам действительно пора, — сказал он, поставив на стол пустую чашку. — Экспертное заключение я записал на диск, возьмите. Если вы оставите свой электронный адрес, перешлю текст и по почте. Было приятно познакомиться.

Рихтер поднялся.

— Боже… — пробормотал он. — Почти пять часов. Даже отдохнуть не успею. Какого черта я… Не нужно, инспектор, — обратился он к Сильвербергу, собиравшемуся проводить Рихтера до машины, — я знаю дорогу.

Вышел он, не попрощавшись. Быстрые шаги, где-то хлопнула дверь. Заурчал двигатель и смолк в отдалении. Вернулась тишина.

— Ты все испортил, — устало произнес Сильверберг. — Теперь он точно…

— …Постарается, — перебил Розенфельд, — представить экспертное заключение в лучшем виде.

— Ты хочешь сказать…

— Все в порядке, — бодро заявил Розенфельд. — Спасибо, что тебе удалось притащить его сюда. Прекрасный объект для наблюдения.

— Ты хочешь сказать… — повторил Сильверберг.

— Что ты заладил одно и то же? Я наблюдал реакцию Рихтера. Она такая, какой должна быть согласно теории.

— Он решил, что у тебя не в порядке психика, и даже не станет читать твое заключение.

Розенфельд открыл окно, впустив в комнату морозный ночной воздух.

— Пусть, — сказал он. — Но он начал сомневаться. А это единственное, что я могу сейчас сделать для Лайона и Леонсии.

* * *

В «Быстром протоне» вечером всегда много посетителей: студенты приходят пропустить по кружке пива и поспорить о том, нужно ли в задаче о мюонно-электронных квазиатомах использовать графы Полдера или достаточно применить стандартное уравнение Шредингера; преподаватели, не пользующиеся в кафе никакими привилегиями, выслушивают бредовые идеи студентов и аспирантов снисходительно, в споры не вмешиваются, но сказанное запоминают, чтобы при случае высказать свое мнение в более подходящей обстановке. Можно застать в «Быстром протоне» и кое-кого из сотрудников ближайшего полицейского отделения. Обычно Сильверберг с Розенфельдом занимали самый, по мнению многих, неудобный столик — около двери, то и дело хлопавшей, когда кто-нибудь входил, и с унылым скрипом закрывавшейся, когда кто-нибудь покидал помещение.

Сегодня Розенфельд пил пиво в одиночестве, время от времени откусывая маленькие кусочки от огромного ростбифа, заказанного исключительно в результате действия закона о наблюдении: Бен смотрел из-за плеча, когда Розенфельд изучал меню, и, значит, влиял своим присутствием на состояние клиента, делая это состояние менее предсказуемым. Если бы Бен, как обычно, держался в стороне, Розенфельд ограничился бы чашкой кофе и омлетом. Ростбиф он никогда прежде не заказывал, а пиво пил исключительно за компанию с Сильвербергом, в данный момент отсутствовавшим по причине, которую Розенфельд хотел бы знать больше всего на свете. Телефон Стива был отключен с полудня, что было серьезным нарушением, и никто на работе не знал, куда инспектор отправился: видели только, как он выезжал со стоянки.

Розенфельд вот уже полчаса убеждал себя, что не нужно звонить Мэгги и спрашивать, сообщал ли Стив, когда вернется домой.

Розенфельд сделал шестнадцатый глоток пива и тринадцатый раз откусил от ростбифа (он не собирался считать, но числа сами возникали в его мозгу и отпечатывались в сознании, как на чеке, выползающем из кассового аппарата), когда дверь громко хлопнула (в двадцать седьмой раз после того, как Розенфельд сел за столик), а затем с унылым скрипом закрылась.

Сильверберг был не один, а с мужчиной лет тридцати пяти, которого Розенфельд никогда не признал бы за полицейского: на нем был прекрасно сшитый серый костюм-тройка, на безымянном пальце левой руки сверкал безвкусный перстень с печаткой, и при этом противоречии стилей лицо выглядело настолько неприметным, что Розенфельду показалось, будто костюм ходит сам по себе, как на человеке-невидимке.

— Добрый вечер, детектив Гриффит, — сказал Розенфельд, поднимаясь и соображая, нужно ли протягивать руку: не окажется ли рукопожатие столь же вяло-ненужным, как лицо детектива, или таким же изысканно-джентльменским, как его костюм, или жестким и агрессивным, как перстень на его пальце.

Гриффит добродушно и открыто улыбнулся, сразу сняв поводы для сомнений, пожал Розенфельду руку ровно с той силой, какую приложил для рукопожатия Розенфельд, и сел напротив, успев за эти четыре секунды встретиться взглядом с Беном, который кивнул и еще через двадцать секунд принес и поставил перед Гриффитом большую кружку пива, поллитровую бутылку содовой и пустой стакан.

Сильверберг сделал заказ коротко:

— Как обычно, Бен.

И получил свое: пиво, креветки, мясной салат.

— Вы уже бывали здесь, детектив? — спросил Розенфельд.

— Нет, к сожалению, — ответил Гриффит. — Очень приятное место, но слишком далеко от Эллисвилла.

— Бен распознал в вас