Пока любовь растворяется в воде - Фульвио Эрвас

Стуки схватил листок бумаги и нарисовал на нем ступню с шестью пальцами. Он стал лихорадочно обводить красным стержнем лишний мизинец.

Что сказал доктор Салмази? Полидактилией страдают только 0,1%, максимум 0,2% населения планеты. Немного? На первый взгляд, да. Но когда дело касается больших чисел, это не так уж мало. Из шестидесятимиллионного населения Италии это по крайней мере шестьдесят тысяч человек. Из восьмидесяти тысяч жителей Тревизо — около восьмидесяти. Конечно, при условии, что этот алгоритм работает именно так и что в данном случае можно использовать статистику.

— Ландрулли, ты в своей жизни видел кого-нибудь с шестью пальцами?

— Нет, только с четырьмя сосками, инспектор.

— Мы сейчас о другом. Мне тоже никогда не приходилось встречать кого-то с полидактилией.

Стуки стал записывать на листке бумаги: для Спрейфико это был скелет застреленной проститутки, для Сперелли — Аличе Бельтраме, как и для Аиши с ее Мадонной. Для Герпеса Зостера — категоричное «нет», а Леонарди вообще желал бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Ландрулли думал так же, как он, Стуки. А у него самого были на этот счет две-три пока еще довольно расплывчатые идеи.

Учительница Бельтраме катила на велосипеде с нахмуренным видом военачальника, в корзинке перед велосипедным рулем лежала стопка ученических тетрадей. Спрятавшийся за углом Микеланджело потерял дар речи, когда увидел, как она мчится в школу на велосипеде. Этим утром подросток решил незаметно проследить за учительницей, чтобы изучить ее привычки. Ведь должна же быть у этой женщины какая-нибудь рутина: остановиться у газетного киоска, чтобы купить утреннюю газету, выпить чашечку кофе в баре, бросить беглый взгляд на витрины магазинов, поздороваться с кем-то из знакомых. Он изучит каждую деталь, а потом тщательно подготовит свою месть. Так для себя решил Микеланджело: он за себя отомстит. Но что может заставить страдать эту злыдню? Поджечь ее любимый бар? Или замуровать в киоске продавца газет? Впрочем, зная Беатриче Бельтраме, вряд ли ее что-либо тронет: она будет спокойно наблюдать за умирающим газетчиком и агонизирующим барменом тем же строгим и полным вызова взглядом, которым обводит класс во время контрольной.

Калитка дома Бельтраме снова открылась, и оттуда неуверенной походкой вышла пожилая синьора в темно-бежевом плаще с пухлой черной сумкой в руках.

«Это, должно быть, родственница Бельтраме», — подумал мальчик.

«Следить за старухой слишком легко», — сказал себе Микеланджело, которому пришлось замедлить шаг, чтобы оставаться в тени колонн и не быть замеченным. Тем более что в удобных брюках и с завязанными шнурками он двигался гораздо свободнее и даже мог без труда перебегать с одной стороны улицы на другую.

Между тем пожилая женщина продолжала свой путь, не отвлекаясь на витрины баров и магазинов и не оглядываясь по сторонам. Когда она прошла мимо одного из известных в Тревизо клубов для зажиточных пенсионеров, Микеланджело задумался. Он удивленно смотрел на спину в бежевом плаще, которая казалась ему заряженной неестественной энергией. Походка женщины была нетвердой, это правда, но темп — словно у бегуна. В ее черной сумке, должно быть, лежали вещи поважнее, чем ободранный кошелек с несколькими монетами для случайных подаяний. Если задуматься, он никогда не видел, чтобы остеопорозные старухи носили такие толстые сумки. В голове у Микеланджело вертелся вихрь из предположений о ее содержимом. Ведь обычно выходят с пустой сумкой, чтобы потом наполнить ее покупками. Если только… ну конечно! У старухи там корм для кошек! Парнишка рассмеялся: он следил за одной из тех выживших из ума старушенций, которым нечего делать, кроме как подкармливать котов и кошек всего района. Подросток презрительно поджал губы. Таким, как она, и в голову не приходит, сколько ни в чем не повинных животных, например кенгуру и им подобных, убивают каждый год с благородной целью изготовления кошачьих консервов.

Поглощенный этими мыслями, мальчик не заметил, как потерял старушку из виду. Он видел, как родственница Бельтраме вышла на площадь Синьории, но потом словно сквозь землю провалилась. Напрасно Микеланджело искал ее взглядом: такое впечатление, что старуха знала тайные подземные ходы. Подросток ускорил шаг и стал переходить площадь, внимательно оглядываясь вокруг. Наконец вдалеке он заметил женщину, которая, озираясь по сторонам, разбрасывала какие-то листки под окнами домов, опускала их в почтовые ящики и даже оставила несколько возле банкомата. И все это рядом с площадью Синьории, в самом сердце города.

Микеланджело понял: он следил за женщиной, которая принадлежала к подпольному комитету стариков. А в листовках они могли требовать для себя, например, бесплатные вставные челюсти.

Пока старушка продолжала свою таинственное занятие, мальчик подобрал один листок и увидел, что тот представлял собой фотокопию рукописной страницы.

— Какие глупости! — воскликнул Микеланджело, прочитав несколько строк.

Стуки поджидал учительницу Бельтраме на выходе из школы. Инспектор предложил проводить ее до дома, и женщина согласилась. Беатриче шла рядом с ним, молча ведя свой велосипед и почти не глядя на полицейского.

— Надеюсь, вы на меня не в обиде, — проговорил Стуки. — Когда мы виделись в прошлый раз, я не мог вам всего рассказать по причине конфиденциальности расследования, вы ведь понимаете.

Неподвижно стоя на тротуаре в ожидании зеленого света светофора, синьорина Бельтраме сказала, что они с матерью были крайне разочарованы поведением полиции.

— Вижу, вы, полицейские, никак не можете распрощаться с вашими дурными привычками, — язвительно произнесла женщина.

— Какими именно? — спросил Стуки.

— Избегать решительных действий, например.

— Я согласен, что со стороны это может выглядеть именно так.

— Сомневаюсь, что вы бы удосужились сообщить нам, что из-за найденного скелета возобновили дело Аличе, если бы не эти разбросанные по городу листки.

Беатриче взглянула на инспектора с откровенной враждебностью.

— На самом деле, мы ждали выводов антрополога, но, к сожалению, они пока не окончательные. Несмотря на это, мы решили возобновить расследование.

— И на том спасибо. У вас есть какие-нибудь новости?

— Кое-что. Послушайте, вы действительно ничего не знали об этом своего рода реестре романтических связей Аличе?

— Нет. Я уже говорила об этом вашим коллегам.

— Я знаю. Но мне подумалось, что в присутствии вашей матери, из уважения к ней, вы, возможно, не хотели посвящать нас в подробности сентиментальной жизни вашей сестры.

— У меня нет секретов от мамы.

— Эти записи, которые, как вы сами подтвердили, были сделаны рукой Аличе, представляют собой своего рода любовный дневник?

— Мне он больше напоминает журнал учета погрузки и разгрузки какого-нибудь склада.

— Вы были знакомы с кем-либо из тех, кто встречался с вашей сестрой?

— У Аличе не было привычки представлять родственникам свою коллекцию мужчин.

— Таким образом, те заметки могут быть о, как бы это выразиться…

— О случайных любовниках.

— Джакомо Бенвенью, он тоже подпадал под эту категорию?

— Он…

— Вы знали его, не так ли?

— В то время я проходила курс лечения, и Аличе возила меня в клинику. Моя сестра познакомилась с Бенвенью, он там работал. Они встречались несколько месяцев, пару раз Бенвенью заезжал за ней к нам домой. Наша мать терпеть его не могла.

Учительница и инспектор посмотрели друг на друга. Стуки чувствовал, что между ними что-то идет не так, как бы ему хотелось.

— У вашей сестры красивый почерк, — произнес полицейский.

— Инспектор…

— Стуки.

— Хорошо. Да, у моей сестры был прекрасный почерк. Когда она в чем-либо проявляла усердие, ее нелегко было превзойти.

— А это часто случалось?

— Дома — нет. Лично со мной она перестала соревноваться еще со школьных времен, когда я помогала ей учить латынь. Вы видите, как вся