Пока любовь растворяется в воде - Фульвио Эрвас

— Женщина из Тревизо, бесследно исчезнувшая около десяти лет назад.

Сандра как будто что-то такое припоминала.

— Может быть, вы читали об этом в газетах или видели репортаж по телевизору? На днях был найден скелет, который мог бы принадлежать синьорине Бельтраме.

— Инспектор, мы не тратим свое время на телевизор. Жизнь проносится, словно один миг.

Стуки попытался обобщить основные факты этого дела. Затем он рассказал сестрам о страницах дневника. Вчера вечером инспектор прочитал их все несколько раз, даже вслух, пытаясь представить, каким тоном могла бы это сказать Аличе. Ироничным? Горьким? Жестоким? Стуки не мог ответить на этот вопрос. Если говорить откровенно, кое-где полицейский даже улыбнулся. Мужчины, что тут можно добавить? Сестры широко раскрыли глаза от удивления, услышав, насколько свободны были нравы Аличе Бельтраме. Вот это да! Есть чему поучиться!

— Вы действительно ничего о ней не слышали?

Вероника ответила, что десять лет назад она была моложе и наивнее, чем теперь.

— Сандра, у вас ведь столько знакомых.

Сандра заметила, что и она десять лет назад была моложе.

— Понимаю, — произнес Стуки и показал соседкам копии листов из записной книжки Аличе, которые, как предполагалось, были связаны с ее исчезновением.

— Надеюсь, что вы поможете мне установить личности мужчин, основываясь на их, скажем так, не совсем обычных описаниях.

— Сколько у нас на это времени?

— Я оставлю вам фотокопии, и мы все обсудим завтра вечером, — ответил Стуки.

Инспектор посмотрел на Арго, пережившего первый день забот соседок. Собака улыбалась, но поменьше.

Любовь растворяется в воде. Как соль и сахар. О, адвокат был совсем с этим не согласен. Он говорил, что любовь лишена материальных свойств, какие есть у сахара и соли. Любовь — это эссенция души, так он выражался. Отличная отговорка, чтобы прыгать из одних отношений в другие, словно кузнечик, ведь у любви природа духовная, эфирная, неосязаемая, ее невозможно захватить и удержать.

У адвоката были замечательные очки, слишком красивые для такого кузнечика, как он. Они казались рамкой картины, оправы было больше, чем глаз. Впрочем, форма очков идеально подходила к его длинноногой фигуре. «Длинноногий» — это, конечно же, не оскорбительная характеристика, даже наоборот. Если вы, допустим, пойдете к портному, чтобы сшить себе брюки, и тот вам скажет: «Вы, синьор, такой длинноногий», — радуйтесь, потому что вам досталась хорошая наследственность. Было бы гораздо хуже, если бы вы унаследовали бедренную кость длиной десять сантиметров, вот тогда это слово звучало бы как издевательство.

Конечно, если бы кто-то заявил, что у адвоката длинноногий интеллект, то это не было бы комплиментом, но, к счастью, пока никто не пришел к такому заключению, даже его жена-оса. Бедняжка, ее собственный интеллект был довольно плоским, но не она в этом виновата. Оса слишком усердствовала с низкокалорийными диетами, чтобы сохранять свою осиную талию, которая так нравилась кузнечику, и от этого, к сожалению, страдал ее мозг. Она подвергала себя такому количеству физических упражнений, что из-за удлинения мышечных волокон нейроны отдалялись друг от друга и вынуждены были перекликаться, будто горцы между двумя альпийскими долинами. Так в ее речи рождались долгие паузы, которые иногда могут служить для артистического усиления в диалоге, но превращаются в болезненные пустоты, когда, например, нужно ответить на простой вопрос: Сколько сейчас времени? Ты купила то, что я просил? Ты разожгла камин? Как я ее понимаю, бедную осу. Ведь жить рядом с кузнечиком — сверхчеловеческий подвиг. Он дни напролет только и делает, что жует и прыгает, прыгает и жует. Это весьма нервирует.

Создавалось впечатление, что у адвоката имелось множество отличных идей. Он отпускал острые замечания и блестяще владел речью. Но я-то знала, что достаточно схватить его за кончики его красивых, сложенных вместе и похожих на хвост крыльев и держать его так, дрожащего, но неподвижного, чтобы кузнечик показал себя таким, какой он есть на самом деле. Увы! Он был всего-навсего пребывающим в постоянном страхе насекомым. Подобно кузнечику, который прыгает, как только его заметят, так и адвокат подскакивал от испуга по малейшему поводу: внезапная встреча, слишком откровенный телефонный разговор, дерзкая эротическая просьба.

О, он умел защищаться, он знал, как за себя постоять. Ведь в суде он был защитником, а не прокурором. Он разыгрывал театральные представления, произносил бесконечные речи в свою защиту перед жизнью, находил экзистенциальные оправдания, сыпал двусмысленными проклятиями. Все эти уловки ему были необходимы, чтобы в нужное время сорваться с места и сбежать. И как же весело мне было его преследовать, догонять и убеждать снова и снова. Я умела пригвоздить к себе адвоката привычкой, постелью, тайными свиданиями.

Бедная оса! Подписываясь именем Летиция, сколько писем я ей написала! И все для того, чтобы вынудить ее воспользоваться своим жалом. Она должна была пронзить им кузнечика и смотреть, как тот страдает. Обездвиженный, адвокат показал бы наконец свою истинную сущность: жалкий господин с острыми коленками, слегка выпирающими лопатками и торчащим животом. Интересный объект для рисования. Но точно не для того, чтобы вместе состариться.

Аличе

8 ноября. Понедельник

Доктор Салмази, известный также как Барбаросса из-за своих вьющихся волос и как Висельник из-за длинной и тонкой шеи, после обстоятельного доклада мировому судье и самому комиссару полиции наконец встретился со следователями, занимавшимися делом Бельтраме. Судмедэксперт подготовил для них подробный отчет и теперь хотел эффектно его презентовать. Опершись о письменный стол комиссара Леонарди, он терпеливо ждал, пока сотрудники отдела по расследованию убийств опустят на стулья свои ягодицы. Вместо того чтобы заговорить о костях, доктор Салмази вдруг начал спрашивать полицейских, видели ли они ту или иную картину Перуджино, Рафаэля и Боттичелли[13]. Собравшиеся стали недоуменно переглядываться.

— Эти драгоценные полотна объединяет одна деталь, — как ни в чем не бывало продолжал судмедэксперт. — На них изображены персонажи с небольшими, но очевидными анатомическими аномалиями рук и ног.

— При чем тут это? — фыркнул Леонарди, хорошо знакомый со странностями доктора Салмази.

Вместо ответа Барбаросса поднял открытую ладонь левой руки и добавил сразу после мизинца указательный палец правой.

— Шесть пальцев, — торжественно объявил он, — но только на нижних конечностях.

Стуки заметил, что еще раньше и доктор Панцуто, их патологоанатом, предвидел кое-какие странности в связи с отсутствием у скелета ступней.

— Молодец Панцуто, — проговорил Салмази, все еще блаженно улыбаясь.

В полицейском управлении все терпеть не могли, когда он так улыбался — пророк костей, эксперт по челюстям и реберным дугам.

— В соответствии с инструкциями, которые были направлены вашему покорному слуге компетентными органами, для поиска соответствия между характеристиками найденного скелета и субъекта женского пола, идентифицированного как Аличе Бельтраме, семь-ноль-пять — шестьдесят три, я должен был получить доступ к приватной информации, и в частности к медицинской карте, хранящейся в архиве хирургического отделения больницы.

Салмази на секунду остановился, оглядывая полицейских одного за другим.

— В медкарте пациентки Аличе Бельтраме с диагнозом гексадактилия[14] зафиксировано, что она перенесла хирургическую операцию, которая была проведена…

— Когда?

— Шестого апреля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, то есть в возрасте трех лет.

— О-о-о-о!

— Кроме того, гексадактилия была…

— Что? Что? — раздался хор голосов.

— Ну, вы поняли.

— Не тяните кота за хвост, Салмази! — взорвался Леонарди, который смотрел на всех блуждающим взглядом и был чрезвычайно возбужден, так как впервые слышал об этих анатомических подробностях Аличе Бельтраме.

— На обеих ногах, как этого и следовало