Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Она оглядела комнату, ища пути к спасению, и её движения стали тяжелее и менее скоординированными по мере того, как сыворотка начинала действовать. Он

она практически видела, как шестеренки ее разума замедляются, сначала она смотрит на стальной вентиляционный канал, затем на лестницу, по которой он только что спустился, прежде чем достичь точки, где она просто рассеянно смотрит в потолок над собой.

У неё не было ни единого шанса сбежать. Кандалы на её лодыжках и запястьях были вбиты в гранит ещё во время войны, видимо, Прохнов был не первым, кто использовал эту камеру как комнату для допросов, и если восемьдесят лет не помогли им ослабить хватку, то и слабое сопротивление Татьяны не должно было этого сделать.

«Ну и ну», — сказал Прохнов. «Посмотри на себя, какая красотка, раскинулась вот так.

Признаюсь, я всегда питал симпатию к женщинам в кандалах.

Она промолчала. Сыворотка проникала в её нервную систему, в нейромедиаторы мозга. Скоро она начнёт нести такую невнятную чушь, что ему придётся её заткнуть.

Пока он ждал, он выкурил сигарету, а затем попробовал еще раз.

«Татьяна Александрова, — сказал он, обходя её так, чтобы она могла видеть его лицо. — Ты меня помнишь? Я твой друг».

Она посмотрела на него, и он увидел в её глазах замешательство. Допрашивать кого-то с помощью этих сывороток, на самом деле, не требовало большого мастерства. Она пока не верила всему, что он говорил, но она добьётся этого.

«Вы только что рассказывали мне, с кем встречались в баре в Кройцберге», — сказал он.

На её лице отражалось выражение глубокой сосредоточенности. Она изо всех сил сопротивлялась ему, но человеческий мозг подчиняется определённым правилам, и учёные в государственной лаборатории в Свердловске десятилетиями искали способы преодолеть сопротивление допросам. Долго она не сможет сопротивляться.

«Я бы вам этого не сказала», — сказала она.

Прохнов улыбнулся. Он положил руку ей на шею и начал сжимать, сначала слегка, но достаточно, чтобы она поняла, на что он способен.

«Вы встречались со своим другом из Риги», — сказал он.

Она покачала головой, и он сжал её сильнее. Страх и недостаток кислорода усилили действие сыворотки. Он сжимал её всё крепче и крепче, глядя ей в глаза, пока сжимал.

«Вы встречались со своей подругой Агатой Зариной, латвийской сотрудницей полиции».

«Я бы никогда тебе этого не сказала», — повторила она, хватая ртом воздух, ее разум с трудом пытался удержаться за реальность.

«Да, вы бы так поступили», — сказал Прохнов, сжимая руку все крепче и крепче.

«Я тоже твой друг. Тебе нужна моя помощь. Если ты мне не скажешь, она пострадает».

«Ты мне не друг», — выдохнула она.

На лице Прохнова промелькнула презрительная усмешка. Он был удивлён. Он никогда не видел, чтобы кто-то проявлял такую устойчивость к препарату. Физически препарат действовал. Её зрачки были настолько расширены, что вся радужная оболочка почернела. Она моргала так медленно, что напоминала замедленную видеозапись. Он проверил её пульс, и он был около тридцати.

«Скоро прибудут остальные», — сказал Прохнов. «Они придут вас спасать».

«Спасите меня?» — сказала Татьяна.

«Всё верно, — сказал Прохнов. — Они любят тебя, Татьяна. Они идут тебя спасать».

«Лэнс придет?»

«Лэнс?»

«Лэнс Спектор».

«Всё верно. Лэнс Спектор идёт. И остальные».

Ему нужно было быть осторожным. Её разум стал настолько податливым, что любое его слово становилось новой реальностью. Если он посеет слишком много семян, невозможно будет отличить то, что исходит от неё, от того, что посеял он.

«Лорел тоже придет?» — спросила Татьяна.

«Всё верно», — сказал Прохнов, — «в условленное место».

«К месту?»

Он ничего не сказал. Каждый раз, когда он высказывал какое-либо предположение, это побуждало её к размышлениям, но также создавало опасность того, что она начнёт воображать то, что он хотел, чтобы она думала.

Он не мог рисковать испортить эту деталь. Ему нужно было, чтобы она была настоящей.

«Седрик им поможет», — сказала Татьяна.

«Седрик?» — спросил Прохнов, наклоняясь к ней ближе.

Он сжал её шею так сильно, что она чуть не задохнулась. Если он перейдёт черту и убьёт её, Киров его не простит. Она жадно хватала ртом воздух, отчаянно пытаясь вдохнуть, но он не давал ей вздоха.

Она даже не смогла бы говорить, если бы захотела.

И он почувствовал ее попытку, почувствовал движение в ее горле, борьбу ее гортани и голосовых связок.

«Седрик Шопен», — выдохнула она.

Слова прозвучали почти шёпотом. Она была на грани потери сознания. На мгновение он испугался, что зашёл слишком далеко, но затем она начала кашлять.

Ему пришлось пройти весь путь до поверхности, проходя туннель за туннелем, через зияющие пещеры и поднимаясь по пролётам металлических лестниц, пока он не достиг металлического дверного проёма, похожего на дверь сейфа, который вёл в часть современных подземных служебных туннелей Берлина. Он находился в туннеле, пролегавшем под зданием Министерства авиации, и прошёл по нему до той части подвала, которая больше не использовалась.

Оттуда он мог попасть в служебный зал здания Детлева Роведдера, а оттуда — к секретному проходу, который использовался в нацистские годы, но был скрыт ГРУ после войны.

Выйдя на улицу, он набрал код оператора Кирова и стал ждать.

«Она разговаривала?» — спросил Киров, как только поднял трубку.

«Она говорила», — сказал Прохнов.

"И?"

«Она назвала имя. Седрик Шопен. Ты когда-нибудь слышал его?»

Когда Киров заговорил, его голос звучал искренне ошеломленно.

«Она произнесла это имя?»

«Да, так оно и было».

«Понятно», — сказал Киров.

«Ты его знаешь? Ты знаешь, где его найти?»

«Прохнов, — сказал Киров. — Вы когда-нибудь слышали о берлинском часовщике?»

48

Берлинский часовщик был немолод. Он даже не отличался, как говорили, бодростью. Он не принадлежал к тем пожилым людям, которые находятся в хорошей форме для своего возраста.

Десятилетия употребления изысканных коньяков и дорогого трубочного табака дали о себе знать, и всего полгода назад у него диагностировали рак гортани и пищевода. Он перенёс химиотерапию и полную ларингэктомию. Хотя лечение нанесло ему огромный вред, состарив на двадцать лет и полностью облысев, и хотя ларингэктомия лишила его возможности говорить, так что теперь ему требовался электроларингоскоп, и его голос напоминал жалкую пародию на Дарта Вейдера, оно не помогло добиться ремиссии рака.

Он был человеком, привыкшим к тому, что его окружали часы, и