Аккорды смерти в ля мажоре - Елена Бриолле

Курсель уставился на Ленуара и хотел было что-то сказать, но шмыгнул носом и пошёл на улицу.

– Такие телеграфы, которые ты описал Лепину, я их знаю, – сказал он уже на набережной Сены. – Это доработанная версия английской модели Hughes. Они начали нам попадаться год назад. Вернее, я видел пока только один, его обнаружили на квартире у барона фон Крейцера. Уверен, что свою демонстрационную модель он приобрёл специально, чтобы показать французам достижения инженерной мысли в Германии. Тогда мы так и не вышли на заказчика, поэтому подумали, что телеграф действительно существовал в одном экземпляре. А когда вернулись, чтобы попросить барона передать телеграф на исследования, тот скоропостижно скончался. От удара. А его телеграф пропал.

– Тогда предлагаю тебе заняться поисками телеграфа. Для этого можно начать с анализа доставок от Франца Шмида. Наверняка он создавал подобные пианино не только для Изольды Понс.

– А ты будешь ждать от меня результатов расследования, Ленуар, чтобы доложить о них шефу?

– Я изучу, как Франц Шмид отдыхал.

– В картишки снова потянуло поиграть?

– Он знал не только Изольду Понс. Я займусь тем, что у меня лучше получается, чем бумагомарательство и простой анализ списка клиентов. Я узнаю, где знакомился Франц Шмид со своими клиентами. А именно – в каких музыкальных салонах, идиот. Завтра встретимся здесь около пяти и сверим наши часы.

27. Мебельная музыка

Париж, 29 июня 1912 года, суббота

Музыкальные салоны в Париже бывали двух типов. Ленуару не нужно было читать газеты или спрашивать совет у более осведомлённых коллег, чтобы в этом разобраться. Либо хозяйка салона сама музицировала, либо она играла роль меценатки, вменяя себе в обязанность открывать новые таланты или поддерживать старые.

Обычно о публичных и частных салонах и приёмах писала газета Le Figaro. Здесь в разделе светской жизни хотели фигурировать все, кто считал себя настоящими парижанами. Самые знаменитые дамы раз в неделю приглашали к себе домой. Это был «их день». Впрочем, по заведённой австрийцами моде день мог вполне официально превратиться в приём, назначенный в четыре утра. А некоторые, наоборот, принимали после оперы, то есть после полуночи. В целом если подойти к вопросу досуга и репутации со всей серьёзностью, то в Париже можно было и вовсе не ложиться спать.

В последнее время стали популярны не приглашения на обед или ужин, а файф-о-клоки. Ленуар открыл свежий номер газеты и усмехнулся. Одни звали на чай в честь персидского посла, другие на полдник – в честь русского. Оставалось посочувствовать обоим: первый останется без закусок, а второй придёт на файф-о-клок, но ему не предложат даже чай.

Салон Бутоньер, салон герцогини Мекленбургской, салон мадам Лемер существовали уже давно, а у Франца Шмида было приглашение в салон… Как же он назывался? Ах да, Общество новой волны. Тот, что рекомендовал ему дядя. Сверившись с газетой, Ленуар окончательно убедился, что ему нужно именно туда: салон Общества новой волны в такой консервативной газете не упоминался ни на одной странице.

Через сорок минут Ленуар уже стоял и протягивал консьержу приглашение, добытое ему дядей. Файф-о-клоки отличались от официальных салонов тем, что дамы на них могли не надевать вечерние платья, а вполне свободно облачались в костюмы для прогулок. Именно из этих соображений Ленуар не счёл необходимым надеть смокинг. Курить в бильярдной в мужской компании он сегодня не собирался.

Когда Ленуар пришёл, со второго этажа уже доносился звон бокалов. Похоже, сегодня салон обойдётся без чая. Зал заливал белый свет знойного июня. Все женщины ослепляли белизной своих платьев, а мужчины контрастировали с ними чёрными отливами своих костюмов. Ленуар расправил плечи и вздохнул. Если бы на нём сегодня был не чёрный костюм, то он выглядел бы здесь нелепо. В бокалы наливали только белое вино, и даже рояль посреди гостиной белел невинностью и чистотой.

– Какой необыкновенный вечер! – заметила высокая дама с опалами, аккуратно заплетёнными в волосы. – Вы не находите?

– Хозяйка обладает оригинальным вкусом, – ответил Ленуар.

– Клеменции Соледад Ривьеры сегодня здесь нет. Говорят, что она всё организовала, оставив самые подробные инструкции Аннабель Норин.

– Аннабель Норин? Новой звезде и протеже Фабио Крига?

– Вы что, не знали об этом? – наморщила нос собеседница. – Она сегодня за хозяйку. Господин Криг тоже здесь. Говорят, что мадам Ривьера отправила всем слугам инструкции ещё из Аргентины, где её супруг владеет сотней скотобоен. Ничего удивительного, что она выбрала для сегодняшнего салона белый цвет. Наверное, от крови забитого скота у неё случаются мигрени.

– Она из Аргентины? – удивился Ленуар. – В Париже?

– Она испанка, но всё детство провела в Париже. А в Аргентину попала по большой любви. Или она просто любила кровавый стейк, – засмеялась собственной шутке незнакомка. – Меня зовут Милена Сансон. А вас?

– А меня, кажется, зовут в той стороне, мадам. Прошу меня извинить.

Ленуар поспешно пересёк гостиную, продолжая разглядывать публику. Здесь была даже графиня Греффюль. А значит, завтра об Обществе новой волны напишет не только Le Figaro, но и остальные газеты.

Все говорили полушёпотом, словно ожидая начала представления. Вокруг рояля стулья и кресла были расставлены таким образом, чтобы люди рассаживались по группам, образовывая островки. Между ними в больших вазах стояли букеты белых лилий. От этого запаха кружилась голова. Ленуар отметил про себя, что организовано всё было действительно с любовью к музыке, с помпой. Это высшее общество очень серьёзно всегда относилось к манерам, и здесь были соблюдены все хорошие манеры для организации музыкального салона. Приглашённых мало – не больше сотни человек. Все окна закрыты, чтобы шум улицы оставался за пределами дома. Зеркала в проёмах между окнами и дверьми закрыты белой вуалью, чтобы блики не ослепляли музыкантов. Белый цвет составлял прекрасный и вызывающий фон для музыки.

Аннабель Норин появилась в гостиной укутанной в несколько слоёв тончайшего шёлка. Её голос звенел высокими нотками то тут, то там, пока швейцар наконец не захлопнул двери за последним гостем, которого все ждали.

На фоне белого моря внутреннего убранства гостиной стоял человек в костюме горчичного цвета. Его брюки были подвёрнуты, выставляя на обозрение публики носки и волосы музыканта, а борода и пенсне в тонкой круглой оправе дополняли образ оригинала. Белую пыль, покрывавшую обувь, словно специально насыпали, чтобы музыкант казался частью этой белой гостиной.

– Эрик Сати! Эрик Сати! Вот так сюрприз! – пролетел по залу