Ночь тебя найдет - Джулия Хиберлин

браслеты с шармами, когда мы с Бридж выпрашивали себе такие на Рождество. И мотала головой. Стекло, а не подвески выпадало из бархатных мешочков нам на ладони.

Прошлое придавливает нас к земле.

Я слышу, как за моей спиной Шарп открывает дверцу пикапа. Не думаю, что он видит меня перед капотом. Выходя, он выключил передние фары.

Он чем-то занят. Может быть, заметил, что я смешала его квитанции, или почувствовал мой запах на своем кожаном кресле.

Может быть, решил, что я сбежала. Или считает, что я вижу его насквозь, хотя, по правде сказать, его разум для меня – словно непробиваемая скала.

Шарп мог бы притвориться, будто не заметил меня за своим чудовищным капотом. Надавить на газ. Ясновидящая, не увидевшая собственного конца. Так отшутился бы Бубба Ганз.

На ватных ногах я добираюсь до пассажирской дверцы. Рывком открываю ее. Шарпа нет на водительском месте. Он копается с холодильником у задней дверцы со своей стороны.

– Что ты там возишься? – раздраженно спрашивает он.

– А ты? – задаю я бессмысленный вопрос. – Хотела подышать свежим воздухом.

– Свежим, как же, всего каких-то девяносто пять градусов[29], – бурчит он.

И тон, и слова обычные для Шарпа.

Он с грохотом засыпает лед в холодильник и начинает методично выкапывать во льду лунки для бутылок. Одна. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Шестая. Он зарывает бутылки в лед, пока на поверхности не остается плоская металлическая крышка, словно чья-то макушка, которая вот-вот исчезнет под водой. Его протянутая рука. Волосы плавают в воде, словно змеи.

Так это была я? Это меня он топит?

Звяк, звяк, звяк доносится с заднего сиденья. Лед бьется о стекло.

Звук переходит в грохот бубна.

Того бубна, который бил, когда милая девушка ворвалась в мой дом и принялась трясти у меня под носом своим браслетом.

Того, который звенел, когда мама, пытаясь заглушить голоса, размешивала лед в железной кофейной кружке, наполненной виски.

Того, что напоминает лязг наручников Никки Соломон.

– Так ты садишься? – спрашивает Шарп.

Шарп опускает козырек ровно настолько, чтобы всунуть чек, и у меня перехватывает дыхание.

Я понятия не имею, тот ли это, что завалился под сиденье, или новый, только что из супермаркета.

Он не говорит ни слова. Я чувствую, как влипаю в сиденье, когда он вдавливает в пол педаль газа. Уж не для меня ли он засунул эту фотографию под козырек?

Когда десять минут спустя Шарп подруливает к дому моей матери, до меня доходит, что мне не пришлось показывать дорогу. Он выбрал самый короткий маршрут. Знал дорогу так, словно отслеживал по карте мои передвижения. Водил по мне пальцем, как по изрытой колдобинами колее.

Я иду к дому, такому же темному и неприветливому, как всегда. Его срок годности истек, как у подгнившего фрукта. И он даже пахнет так же, когда я выхожу из пикапа и получаю удар под дых от мусорных контейнеров, ждущих у обочины. В жаркую летнюю ночь все становится компостом. Банановая кожура, использованные презервативы, мясо с гнильцой.

– Я тут прогуляюсь, – Шарп паркует пикап. – Осмотрю двор по-быстрому.

– Хочешь сказать, в засаде может сидеть еще одна истеричка?

– Почему нет?

– Этот дом зарегистрирован на имя, полученное мамой при рождении. И оно не начинается на Астерия и не заканчивается на Буше. – Я стараюсь, чтобы голос не дрожал. – Думаю, им будет непросто меня найти.

Не знаю, зачем я это сказала, ведь это неправда. В этом доме я жила с десяти до восемнадцати, и это первый адрес, который всплывет, если кто-нибудь попробует поискать меня по имени и фамилии. Несколько кликов и десять долларов.

Единственное место, где я чувствую себя в безопасности, – это пустыня, где водятся свинки-пекари и змеи.

Пока Шарп обходит двор с фонариком, я включаю в доме весь свет. Проверяю шкафы, заглядываю под кровати. Но, даже покончив с этим, не чувствую уверенности.

Я открываю дверь как раз в ту секунду, когда ботинок Шарпа опускается на верхнюю ступень крыльца.

– Ты в курсе, что у тебя на заднем дворе стоит палатка? – спрашивает он.

– Да. Это для соседской девочки.

Эмм. Она часто убегала к фонарю перед нашим домом. И стояла там с крошечным чемоданчиком, в котором лежала кукла. Никакой одежки, только голенькая Долли. Мама поговорила с матерью Эмм, прежде чем поставить маленькую палатку на заднем дворе, где девочка могла бы уединиться.

Туда мама носила ей банановый хлеб с маслом, которое таяло и впитывалось в его поры. Рассказывала легенды о звездах.

Утверждала, что аутизм – это дар. Что Эмм видит то, чего другие не видят.

– Эмм с мамой… стали… лучшими друзьями, – бормочу я. – На похоронах Эмм спела песню, которую для нее написала. Прекрасные вышли стихи.

Теперь Андромеда держит тебя на руках.

– Скажи Эмм, пусть держится подальше от твоего двора, пока история с Буббой Ганзом не рассосется. Может быть, я сам заскочу переговорить с ее матерью. Не могу гарантировать, что его подписчики не прицепятся к ребенку, особенно если по ошибке решат, что это твоя.

Шарп уже спустился с крыльца и открывает дверцу. Готов выдернуть бутылку из ящика со льдом, и день прожит.

Я перепрыгиваю через четыре ступеньки, чтобы его догнать.

Мотор издает низкий рокот, когда я начинаю молотить кулаком в пассажирское окно.

Стекло опускается, синий свет приборной панели падает Шарпу на лицо. Я не понимаю, зачем я это делаю, просто должна.

– Никки Соломон сказала, что ты химичил с уликами на месте преступления, может быть и не раз. Она намекала, что ты начищаешь свой значок кровью.

– Сомневаюсь, что Никки Соломон выражается так возвышенно, – сухо замечает он.

– Я перефразировала ее слова. – Я колеблюсь. – Когда она это сказала, в моей голове возникло видение браслета с подвесками.

Моя ложь вознаграждается молчанием.

Начинаю снова.

– Когда я выбрала фотографию с браслетом, ты сказал, что это заставило тебя мне поверить. Ты хочешь завоевать мое доверие? Тогда сделаем так. Расскажи мне все о них обеих. О девушке с браслетом. И Лиззи. Пока они будут искать ответы у меня, я их не брошу. Понимаешь? Ты не сможешь утаить от меня ничего.

Изо рта выползает змея, которую я с таким трудом удерживаю в спячке. Сестра велела мне никогда, никогда ее не будить. Угроза, истекающая ядом, но лишенная зубов.

Шарп переключает передачу.

– Когда это я говорил, что хочу завоевать твое доверие, Вивви?

Я наглухо зашториваю все окна, опускаю все ставни. Перед этим осматриваю задний двор в поисках тени Эмм, палисадник – в поисках фанатов Буббы