Мертвая цепочка - Николай Иванович Леонов

— Благословляю вас, живите дружно, встаньте рядом, — сказал он.

— Да вы что, я не могу, я комсомолец, — попытался возразить Мирон и осекся, нарвавшись на полный ледяной ярости взгляд будущего тестя.

— Если комсомолец, так и женись на комсомолке, какого черта ты к моей дочери пришел свататься? Я понимаю, что у вас как у собак — посиделки-случка-разбежались. Но если ты пришел в порядочный дом, будь любезен вести себя по-христиански. И кстати, если бы ты пришел свататься к деревенской девушке, не дворянке по происхождению, и отказался от благословения иконой, то отец этой девушки выгнал бы тебя к чертовой матери, — глядя на позеленевшего от страха Мирона, ледяным тоном выдал Владимир.

— Папа, он будет вести себя по-христиански, он же крещеный! Да, Мирош? — хватая за руки жениха и требовательно глядя ему в глаза, сказала Катя.

— Да, Катенька, конечно, — ответил тот, моментально утратив свой комсомольский гонор.

На самом деле красноармеец Кочубенко ради Катерины был готов вести себя не то что по-христиански, а по-рабски. Они встали на колени, Владимир перекрестил их семейной иконой, хотя отцовское сердце у него просто обливалось кровью от такого мезальянса. Но что было делать? Печерский не знал, что их ждет в Петрограде, и собирался изменить свою фамилию на Печкин и поменять ее своим двум сыновьям, нужно было прятать свои дворянские корни. Вскоре после скромненькой свадьбы Катеньки и Мирона они с женой и мальчиками засобирались в город на Неве.

— Катя, нам нужно поговорить, — позвал он дочь перед отъездом. Они с Мироном поселились в его деревянном, добротном доме. Мать его оказалась доброй, сердечной женщиной, к выбору сына отнеслась с пониманием.

— Ничего, что дворянка она, сынок, глядишь, пронесет. Дворянка — не косая или безрукая. Готовить научится, худенька только больно, как рожать-то? Ну, ничего, откормим. Ей надо только в комсомолки поступить, а фамилия у Кати теперь наша — Кочубенко, никто и не придерется к происхождению!

— Конечно, мама, — гладя ее по голове, с улыбкой отвечал Мирон. Он остался у нее один из сыновей, два старших брата сгинули в окопах Первой мировой, а отца придавило деревом во время заготовления дров. Одиночество скрашивала 15-летняя Настенька, младшая сестра Мирона. Она была смешливой, резвой и очень умелой девчушкой. Мать уже приобщила ее к своему делу травницы, и у Настасьи получалось. Правда, бабы в округе за спиной шушукались, что колдуют они, но Макар быстро внушил сплетницам, что за клевету нынче советская власть может и в тюрьму, а может и чего похуже — в ссылку в Иркутск с полной конфискацией имущества. Катя прибежала в родительский дом вечером, сияя, как утренняя заря. Медовый месяц у молодых и влюбленных друг в друга и в жизнь людей почти у всех одинаковый.

— Привет, папуль, привет, мамуль, привет, Юрочка, и ты, Ромашка, — расцеловала она родню.

— Здравствуй, доченька, пойдем ко мне в кабинет, — позвал он Катю. — Катя, выслушай меня сейчас очень, очень внимательно и не перебивай. Мы с мамой и братьями уезжаем в Петроград, домой.

— Как? — расстроенно протянула девушка. — А как же я… мы… Там же террор красный, пап! Вас просто поймают и по тюрьмам раскидают или вообще убьют! Пап, мне Макар рассказывал о том, как у них все это происходит…

— Детка, не перебивай, я же попросил. Не расстреляют, мы фамилию изменим. И потом, я планирую в Финляндию семью вывезти, а дальше — в Париж. Если получится, конечно… Так вот. Часть наших семейных драгоценностей я оставил себе, а часть — закопал под горой. Я составил карту, как их тебе найти. Раньше времени не откапывайте с Макаром, может быть все, что угодно, а эти камушки и украшения — ваша гарантия безбедного будущего. Можно, конечно, перезахоронить в огороде Кочубенко, но это опасно. Дом могут сжечь, отобрать, отдать другому владельцу. Ты меня случаешь, Катерина?

— Да, папа. Я все поняла. Я все сделаю. Только… Только когда мы теперь снова будем вместе? Когда мы хотя бы просто увидимся? — И Катя горько заплакала.

— Не знаю, дочка. Не могу ничего обещать конкретного, но я буду стараться остаться в живых и найти возможность сообщить тебе о нас. Наша фамилия теперь будет Печкины. Запомни: Печкины.

Они еще посидели, потом Катя простилась с родными и вернулась домой, где все рассказала мужу и проплакала до утра. Нужно было жить дальше, и жить по новым, непривычным для нее правилам.

По приезде в Петроград Владимир пошел к своему старому приятелю в надежде, что с поручиком Александром Разумовским все в порядке, что он жив и здоров. Шел наобум, ничего про него не зная, но Владимиру повезло. Поручик перешел на сторону красных хозяев жизни, таким образом избежав ареста и расстрела. Более того, он умудрился отправить жену и двух сыновей со своим старшим братом в Париж так оперативно, что никто ничего не успел и понять. Потом пояснил, что, дескать, не разделяет убеждений супруги и родственника, что ничего не знал и так далее. Красным нужны были кадровые офицеры, и они поверили Разумовскому. Или сделали вид, что поверили.

— Володя? — увидев на пороге сослуживца, привстал с дивана Разумовский и пошел навстречу Владимиру, протягивая руку и здороваясь. — Какими судьбами?

— Здравствуй, Саша! — Он обнял друга. Потом рассказал о последних годах жизни и попросил помочь с получением новых документов.

— С документами помогу, — задумчиво ответил Александр, глядя на полковника. — Но неужели ты думаешь на самом деле, что похож на крестьянина или рабочего? Или тем более твоя Аделаида? Это как в анекдоте. Прибегает еврей домой, к жене, и с ужасом говорит: «Сарочка, там евреев бьют!» Она ему: «Абраша, так ты же по паспорту — русский!» Он ей: «Так там, Сара, не паспорту бьют, а по морде».

— Смешно. Я мог бы быть из мещан, все же лучше, чем дворянское сословие. Учителем, например. А Ада… Ну, Ада просто капризная и не очень далекая женщина, как оказалось. Но я как-нибудь ей объясню структуру момента. И потом, Саша, у меня просто нет другого выбора. Катю я замуж выдал, она сменила фамилию, а сыновья мои под угрозой. Летом вон Гумилева расстреляли, а он все-таки был известным поэтом, а я кто?

Но Александр оказался прав. И Владимир однажды попался, правда, все обошлось — почти как в анекдоте. Он выучился на сапожника и пристроился работать сторожем в одном из складов. Платили сносно, но у него оставалась половина семейного клада, в самом тяжелом случае он продавал через того же Разумовского что-нибудь из украшений, и жизнь