Идеальная деревня - Дж. М. Хьюитт

в свои руки. Собрала бы детей, прихватила Вивасию и отвела их всех к Джеки. Язвила бы и сыпала проклятиями в адрес Чарльза и всех жителей деревни, которые встали на его сторону.

Чарльз продолжал говорить. Бормотал что-то про машину Кей, мол, ее нужно еще раз посмотреть, прежде чем они отправятся в путь. Он сказал, что сразу после этого уедет, у него деловая поездка, которую нельзя отложить, и, может быть, когда он вернется, Вивасия как-то соберется.

– Безумие – это пятно, которое быстро не смоешь, – таковы были его прощальные слова.

В доме наступила тишина, от которой немели скулы.

А в деревне снова воцарился покой.

Но потом, перед тем как пала тьма, мир Вивасии снова раскололся.

Вивасия пила вино из бутылок, оставленных Чарльзом у двери. Он подчистил следы устроенного ею вчера разгрома, но уцелевшие бутылки стояли на месте. Она брала их без разбора, красное или белое – ей было все равно, она искала забвения.

Чарльз прибрал только вокруг пакета, заметила она, винный осадок из одной разбитой бутылки пристал к пластику, и на деревянном полу осталось пятно. Вивасия села на нижнюю ступеньку и приложилась к горлышку.

Она опорожнила треть бутылки на пути к умиротворенному бесчувствию, когда сквозь стеклянную часть двери увидела огненную вспышку, осветившую вечернее небо.

Чувства ее были притуплены, и Вивасия осталась сидеть, бессмысленно хлопая глазами.

«Костер, что ли?» – смутно мелькнуло у нее в голове. Но тут ночь прорезали крики. Бутылка выпала из рук Вивасии, остатки вина разлились по полу.

Ее обдало волной воздуха, пока она на нетвердых ногах спускалась с лестницы, после чего двинулась к дороге.

Автомобильная авария, догадалась Вивасия. Наверное, кто-то из гольферов, которые вечно гоняют здесь.

Однако крики не стихали, а разносились по округе. Вероятно, водитель застрял?

Воздух по ночам тем летом все время был знойным. Но сегодня этот градус другого рода. Жар идет от огня, поняла Вивасия.

Машина стояла поперек дороги передом к полю, где должны были расти деревенские сады. Из-за взрыва ее цвет было не определить, но силуэт Вивасия узнала сразу.

Никто больше не ездил на таких старых автомобилях.

Вивасия мигом протрезвела, но жа́ра не чувствовала, пока он не встал перед ней неприступной стеной.

– Мам… – жалобно произнесла она. – Ба… – Слова поглотили взметнувшиеся вверх искры и непрекращающийся крик.

Чьи-то руки обвили ее сзади и потащили прочь.

– Пойдем. – Это была Джеки. Лицо мрачное, перекошенное, глаза красные, слезящиеся. – Тебе не нужно это видеть.

Тогда Вивасия представила себе ЭТО, и вставшее перед глазами видение не покидало ее долгие годы: обгоревшие останки двух женщин, которых она любила больше всех в мире.

Джеки отвела ее в сторонку и позволила сесть на землю, только когда они оказались на безопасном расстоянии.

– Иисусе, – пробормотала Джеки, глядя на дорогу. – Вивасии она сказала: – Сиди здесь.

Та, стоя на коленях, глядела ей вслед. На дороге, в десяти футах от горящей машины, лежала женщина. Необгорелая. Одетая, как всегда, модно; короткие, почти белые волосы резко выделялись на фоне серого асфальта. Тело искалеченное, изломанное, лишенное жизни и духа.

Крики, вызвавшие Вивасию из дому, не смолкали. Издавал их мистер Бестилл, теперь она это поняла, и наконец его крик, вырывавшийся из широко разинутого рта, превратился в судорожный, беззвучный плач.

Он склонился над женой, приподнял ее так легко, будто она ничего не весила. Серафина лежала у него на руках, как ребенок, переломанные руки и ноги свесились к опаленной огнем земле.

25. Дети

Даллас просунулся в дыру. Сил взобраться в фургон у него не хватило, поэтому он притулился, где был, и тусклыми глазами уставился на Розу.

Она строго взглянула на него и, не позволяя голосу дрожать, хотя ему этого очень хотелось, сказала:

– Маме нужно поспать.

А сама забралась на диван рядом с нею.

Чувство, подгонявшее бежать, немного ослабело, потому что теперь у них был выход, и она, открыв рот, напилась дождя, – пила его, пила и пила.

Роза сидела рядом с матерью, так что ее коленки упирались ей в спину. Девочке это нравилось, было похоже на то, как они раньше уютно прижимались друг к дружке. Обычно в этом положении находился Даллас. Но он по-прежнему был наполовину в фургоне, наполовину на улице. Роза хитро улыбнулась. Теперь ее очередь пристроиться к маме.

Иногда было лучше, чтобы Даллас держался подальше.

На диване лежало много вещей. Роза, сидя, перебирала их. Ничего интересного: бутылки, чашки, тарелка, пакетик из-под семян. Все пустое. В этом фургоне опустело все.

Роза прищурилась и подобралась поближе к согнутой руке матери. Мягко, понимая, что мама крепко спит, девочка разжала ее пальцы.

Листок бумаги! Роза ахнула. Она помнила такие бумажки, но не видела их уже очень-очень давно. Вытащив листок – их, вообще-то, оказалось три, она разгладила их на грязной простыне.

На двух были написаны буквы. Она назвала их вслух – скучно и бессмысленно. А вот третья бумажка вызвала восторг. Карта, где находится клад! Роза видела такие в детских книжках, когда им еще разрешали их смотреть.

Карта не была нарисована наспех. Над ней работали долгое время, судя по использованию разных типов пишущих инструментов. Роза поднесла листок к лицу и принюхалась. Фломастеры – красный, зеленый, синий – и еще толстый черный карандаш, как подозревала Роза – мамина подводка для глаз. Его Роза тоже давно не видела.

Воспоминание отвлекло ее. Сколько-то лет назад мама стояла перед зеркалом (когда им еще было можно пользоваться зеркалами) и, скривив губы, обводила глаза жирными черными линиями. А еще была маленькая трубочка с краской и крошечной щеточкой на кончике («Волшебная палочка», – сказала мама), которая делала ее ресницы длинными и острыми.

Все это происходило в то время, когда жизнь была радостной. До того, как отец решил, что они начнут жить по-другому и что, вместо того чтобы стремиться иметь все, лучше не иметь ничего.

Трубочка с краской исчезла, вероятно в костре. Роза думала, что карандаш для глаз постигла та же участь. Очевидно, нет, потому что вот он – использован на карте с кладом.

Роза взглянула на Далласа. Все еще наполовину внутри фургона, наполовину снаружи, он опустил руку вниз и держался за живот. Хотел есть. Она это понимала. Сама тоже была голодна. И от этого чувствовала себя пустой и грустной. Даллас злился, был сильно раздражен, глаза его метались по сторонам, маленькие пальцы хватались за все, что можно схватить и бросить.

Не в Розу. В нее