Так завершается карьера сыщика в XIX веке - Михаил Леккор

Глава 17

Равнодушный надзиратель увел плачущую Елену в тюремную камеру. Великий князь отпустил следом и писаря. А сам тяжко задумался. Начиналось самое важное, хоть и трудное и временами нудное.

А почему, собственно, он зациклился именно на краже императорских регалий? Это дело первое и, кроме пресловутого Алертона, англичане к нему пока никак не лезут. Ведь это не чистые грабители. То есть они могут украсть не только сугубые драгоценности и золото, но и всякие такие документы Николая I. И им даже лучше взять документ. А там, как он слышал от самого императора, есть такие ценные бумаги, что мама не горюй! И ихнее правительство готово отдать за один листочек такую сумму фунтов стерлингов, что какие там бриллианты!

Так что официальные и наисекретнейшие документы всяко для них лучше. И куда дороже и для дипломатов гораздо привычнее. Вот оно, третье дело, которое он раньше ощутил, начинает вырисовываться! Или все же не то?

Так, он пока не туда залез. Слишком еще много неизвестных переменных, чтобы рассуждать так высоко и обобщенно. Поговорим лучше о персоналиях.

Итак, по этому делу стало два целых важных лица:

— Джером Стюарт, четвертый граф Ньюкаслский, черт его побери;

и

— Пока условно объект «Генрих». Потому что его опытное сознание из XXI века упорно подсказывает, что это не подлинное имя, это своего рода прозвище, так сказать ник, под которым тот вылазит в «интернет» XIX столетия и там безобразничает. А паспорта в это время хоть и есть, но подделать их много времени не потребуется. Как и чиновников подкупить.

— И само по себе лезет еще третье лицо, тоже иностранец и тоже англичанин, — как его, Вильям Алертон? Почему тоже лезет? Да быть не может, два англичанина, «Генриха» пока трогать не будем, может он и не бритт и даже не иностранец совсем. оба по бриллиантам и станут по отдельности! Он, конечно, не любит их, но это не повод считать поголовными дураками!

Правда, бриллианты у них разные, но все из той же имперской семьи. Джентльменский спор по поводу кто лучше украдет и у кого «конфетка» лучше? Оба почти пойманы, но тоже не конца. И не потому, что жандармы плохо работают или вот он, конкретный попаданец. В первом случае император Николай I запретил, а во втором — просто еще следствие не закончено.

Поймают!

И еще не совсем понятно, почему он-то, попаданец XXI века, проходивший в свое время в в вузе курс «История юриспруденция», ничего не знает о пресловутом «Генрихе»? Ну, хоть намеком, но должен знать. Память тогда была капризная, студенческая, но ведь Стюарта вон вспомнил.

Поднапряг еще бедную память, поискав знаменитые и не очень уголовные дела. Нет, фамилии вылазят, но какие-то совершенно другие.

Подумал, что в какой-то раз попытается вспомнить. И быстро сдался, поняв, что больше новой информации он не вычленит. В конце концов, это ведь был обычный учебник и «Платиновому делу» в нем выделено всего лишь три абзаца, не самых, кстати, больших. А «Дело по краже имперских реликвий» в эпоху Николая I только упоминается без подробностей.

Генрих вообще-то имя звонкое. То есть, если бы он там встретился, всяко бы вспомнил. Скорее всего, как обычно в учебнике, Стюарт, как главный персонаж, там выделен. А остальные просто отмечены одним словом — другие. Пока хватит. Но этих троих «героев», в том числе и Алертона, надо помнить!

И второстепенные лица, куда же без них:

— Вставим сюда вора Мишку. Он и раньше не очень-то вписывался в первые лица, а теперь совсем утух. Но под суд он все равно пойдет. Пять лет каторжных работ судьи всяко ему найдут. Ибо рецидивист! И не фиг протягивать грязные руки к императорским регалиям!

— а вот прочие, типа Марефы и ее дочери Елены пойдут уже практически свидетелями. Хватит с них. Розгами баб и так отлупцуют в административном порядке, чтобы знали, с кем водится и для кого можно и не можно выпускать свою женскую натуру. И, пожалуй, хватит с них, убогих!

Главный здесь на сегодняшний день, понятно, Стюарт. Хотя и его подельник «Генрих» сволочь прелюбопытная. И пока малоизученная. С него, пожалуй, и начнем. И говорить мне будет Марефа! Что же это она про него совсем промолчала? По глупости? Или, по бабской хитрости? Деньгами прошуршали? Или, опять же, уже свою грудь ему позволила потрогать и понравилось?

Позвонил в колокольчик, поговорил с секретарем Алексеем. И вскоре в кабинет вошел писарь Алексей и была введена под конвоем Марефа.

Для начала Константин Николаевич провел педагогический ритуал, отругал ее и, на всякий случай, предупредил ужесточением наказания, как для самой Марефы, так и для ее Мишки.

Марефа попыталась волчком уйти от нового дела, отговорившись, как всегда, что я, мол, баба глупая, что-то не помню, что-то не знаю.

Но попаданец еще по прошлой жизни понимал, что женщине в этом случае нельзя верить никак. И для лечения прописал ей пять шпицрутен, строго предупредив, что три сотни шпицрутен ей, пожалуй, уже достаточно для божьего суда на том свете. И что такими темпами ее долго не хватит.

Писарь дал ей положенную порцию, аж свист стоял в воздухе, да Марефа горестно стонала. А потом он показал ей то место протокола допроса Елены, где та рассказывала о «Генрихе». Мол, какого… страдаем, если первые слова уже говорены?

Конечно, великий князь немного рисковал. Марефа могла совсем не знать про него. И тогда он бы полетел своей концепцией. Немного, но быстро. Однако оказалось, все тут у него в порядке.

— Вот ведь сука! Бл…! -всхлипнула расстроено Марефа, — я ее по-родственному жалею, страдаю за нее, а она уже все выболтала!

Оказалось, что мать знала про второго чужеземца даже больше, чем дочь, а не говорила, потому как по-бабьи жалела Елену. Любовник ведь, почти муж, хоть и не венчанный, а все одно любовь-морковь.

За это Константин Николаевич строго по казеному предупредил ее, что за каждое такое несказанное слово она будет еще получать по десять шпицрутенов. А потом еще получит десять лет каторги по совокупности от суда. Ведь государственному лицу в высоком статусе великого князя пытаешься врать! В петлю хочешь, собака противная?

Это ли, или женщина сильно обозлилась на собственную дочь, но распелась она, как курский соловей в саду летом. Писарь Алексей, не успевая за ней писать, не раз требовал, чтобы она