Мороз и пепел - Ингер Вольф

Он перевел взгляд на ходунки, смахнул прилипшую к губе крошку себе в рот и стал ее сосредоточенно мусолить, исподлобья поглядывая на полицейских.

– И все же, если вы не против, мы бы хотели поговорить с вами, – сказал Якоб. – Мы понимаем, что сейчас еще рановато, но надолго вас не задержим.

Габриэль Йенсен демонстративно вздохнул, губы его сложились в брюзгливую гримасу.

– Да-да, конечно. Только мне бы пивка сначала, иначе руки будут дрожать до чертиков. Да вы проходите в дом, а то здесь дует адски в такую дерьмовую погоду.

Он распахнул дверь, развернул ходунки и двинулся внутрь дома. Когда свежий морозный воздух остался по ту сторону двери, в нос полицейским ударил тошнотворный букет помойки и пота. М-да, уборка и личная гигиена у Йенсена явно не в приоритете.

Хозяин провел их по темному коридору в маленькую кухоньку со светло-желтыми стенами и такого же цвета плиткой на полу. В мойке высилась груда грязных тарелок с засохшими объедками. Вдоль стены были свалены пивные банки датского и иностранного происхождения, пустые коробки из-под пиццы и пакеты от попкорна. На полу длинными рядами расположились пластиковые мешки с мусором. Во многих местах из мешков просочилась гнилая жидкость, обезобразив пол пятнами всех цветов и размеров. Мешки источали невыносимый смрад. В дальнем правом углу кухонного стола стояла клетка с сонным волнистым попугайчиком, который с завидной периодичностью долбил клювом по решетке.

– Вам не предлагаю, – хмыкнул хозяин и достал из холодильника бежевую банку «Элефанта»[21]. – А пожрать у меня нечего.

– А соцработники к вам не приходят? – спросил Якоб.

– Я этим сучкам запретил здесь появляться. Чертовы бабы везде суют свой нос и учат меня жить. Но я вообще нечасто выхожу из дома с тех пор, как сломал бедро и поимел перелом со смещениями и прочей гадостью. И никак эта сволочь не желала правильно срастаться, так что у меня теперь некоторые проблемы с передвижением. Брат раз в неделю приходит, запасы пополняет. Иногда и мусор выносит.

Габриэль Йенсен уставился на мешки на полу, как будто сам изумился, что они там оказались.

– Ну вот, шесть пакетов накопилось. Значит, он завтра придет. Ты слыхал, Чикчирик? Завтра кормежка будет. – Он засмеялся, подмигнул птице в клетке и посмотрел на Трокича. – А вы откуда взялись-то?

– Навели, – честно ответил Трокич.

– И кто же навел? Уж, наверно, кто-то из тех, кто недавно видел меня. Божечки милостивый… Впрочем, я не удивлен. Раз судим – навек осужден.

Трокич решил, что пора перейти к делу.

– Я знаю, что вы были осуждены за неподобающее поведение много лет назад. Но мы пришли по другому поводу. Нам стало известно, что у вас есть энтомологическая коллекция. Точнее, коллекция жуков.

– Ну и? Это что, незаконно? Желаете посмотреть?

– Чуть позже. Погибший мальчик, Лукас, очень интересовался насекомыми, особенно божьими коровками. Они ведь формально тоже к виду жуков относятся. А у нас в стране наверняка немного любителей такого специфического собирательства.

– Мне об этом ничего неизвестно.

– Нам также интересно, что вы можете рассказать об Айгиле Риисе. Его-то вы помните?

Серые глаза Габриэля Йенсена потемнели, и он сделал большой глоток пива. Потом вытер губы и рыгнул.

– Верно. Айгиля я хорошо помню.

Он уставился в некую точку на потолке и сидел теперь с отсутствующим лицом.

– Но при чем здесь то дело? Не я же его утопил. Он самоубился.

– Вы навели следствие на его родителей и сообщили, что во всем виноваты они. Почему вы это сделали?

Он засмеялся и пожал плечами:

– Я думал, они этого заслуживают.

– Вот с этого места поподробней! – внутренне закипая, потребовал Трокич.

Однако Габриэль Йенсен продолжал хихикать.

– Я же только что сказал, что не имею к тому делу никакого отношения. Ты чем слушаешь, болван?

Заместитель комиссара криминальной полиции проигнорировал грубость. И не такое слыхал.

– Потом вы подались в моряки. Так что большую часть жизни провели в море или как?

– Меня в городе не слишком привечали, вот я и решил взять паузу.

– Но Айгиля-то вы знали?

– Если вам так уж нужно, то да, я отлично знал Айгиля. Мне нравился этот несчастный парнишка.

– В каком смысле нравился?

– Да я знаю, о чем вы подумали. Нет, совсем не в том смысле. Он изредка стриг траву у меня на участке, я ему за это платил. А потом мы с ним спортивные соревнования какие-нибудь по телику смотрели.

– Ну а что все-таки насчет родителей? – спросил Якоб.

– Они-то его и погубили.

– То есть утопили?

– Нет, он сам себя жизни лишил. Но это они довели его до смерти.

Он неожиданно замолчал, как будто внезапно понял, что проговорился.

– Вот черт! Вам-то что еще от меня нужно? Я сказал все, что имел сказать.

Он перевел взгляд с одного полицейского на другого.

– Хотите посмотреть моих жуков?

– Думаешь, он лжет? – спросил Якоб, когда они уже возвращались в Орхус.

Трокич раздраженно пролистнул «Сломленную любовь»[22] Джо Сатриани на магнитоле в машине. Когда-то он замирал от этой композиции, этого великого, с морем фантастических звуков инструментального шедевра, подтверждавшего, что Сатриани заслуженно занимает место в суперлиге гитаристов. Ровно до встречи с юристкой. Они лежали в постели и слушали музыку. И как это часто случалось раньше, она водила кончиком пальца по венам у него на руке, словно изучая карту, и вдруг сказала, что если он в ближайшем будущем не сделает усилия над собой и не станет более открытым людям, то закончит очень и очень одиноким человеком. И все же он надеялся когда-нибудь снова услышать эту композицию. Ведь это одно из лучших творений гения игры на гитаре.

– Нет.

– Ты так запросто веришь ему? По-моему, он врал как сивый мерин.

– Лжецов трудно вывести на чистую воду, – ответил Трокич, – когда на кон поставлено не слишком много. Но это не тот случай. Да и зачем ему врать нам в нынешней ситуации.

Якоб пожал плечами:

– На твоем месте я бы не стал ему верить.

– Понятно. Но представь, какую роль он мог сыграть в нашем деле, если передвигается на ходунках. В кои-то веки ведь может идти речь о случайном совпадении.

– Так что ж, выходит, мы опять никуда не продвинулись, – Якоб запустил пятерню в свою взлохмаченную шевелюру. – Ладно, теперь, когда мы без посторонних глаз, можешь сказать, что ты узнал о Синке? Она вернулась?

Трокич съехал