Зеркала-озера - soverry

так, что по коже разливается тепло, и Алёна непроизвольно тянет пальцы к месту поцелуя, а Лета уже уходит. Оборачивается, чтобы помахать, и совершенно тупое чувство счастья затапливает с головой, унося из школьного коридора. Место поцелуя все еще хранит прикосновение ее губ, и Алёна отводит ладонь в сторону, тупо глядит на свои пальцы, все еще не веря, что девушка, которая ей так сильно нравится, девушка, которую она так неловко поцеловала, тоже к ней неравнодушна.

Одно это заставляет все внутри трепетать от сладкого, кружащего голову чувства, которое все еще страшно называть влюбленностью.

Нужно просто дать себе шанс, дать шанс им. Не портить все глупыми подозрениями и недомолвками. Теперь Алёна понимает это отчетливо: им нужно поговорить, она задаст все беспокоящие ее вопросы, а Лета на них ответит. Так ведь и поступают нормальные люди, правильно? Они разговаривают, они позволяют себе влюбляться и доверяют — или хотя бы пытаются доверять — новому человеку в своей жизни.

Правда в том, что ей безумно хочется почувствовать себя любимой. И сейчас она ощущает эту потребность как никогда сильно.

Остаток дня она проводит больше в своих мыслях, чем в учебе. За это бы стоит испытывать вину, но в голове нет ничего, кроме топящего ее счастья. Алёна несколько раз даже порывается написать Лете, но всякий раз одергивает себя. Не стоит быть излишне навязчивой, думает она. Все испортить можно не только отсутствием доверия, но и липкой приставучестью, которая мало кому приятна.

И все же из приятных мыслей о Лете вырывает давно знакомое лицо.

— А, Выстрякова, это ты, — небрежно бросает ей Волкодав, куда-то спешащая мимо как раз в тот момент, когда Алёна выходит из кабинета после последнего занятия на сегодня. — Мне тебя сегодня ждать?

Судя по ощущениям, ее окатывает ледяной водой с головы до ног. Легкости и безмятежности как не бывало.

— Точно, сегодня же пятница… — задумчиво тянет Алёна.

— Так ты придешь или нет? — нетерпеливо уточняет Волкодав, смотря на нее из-под бровей.

— Да, конечно, — тут же спохватывается Алёна, несколько неловко поправляя лямку сумки на плече. — Я же обещала, что не стану пропускать наши встречи.

Кажется, в ответ психологиня хмыкает, но звук до того тихий и короткий, что уже через мгновение Алёна сомневается, действительно ли его слышала или ей показалось.

— Тогда начнем минут на двадцать позже, чем в прошлый раз. У меня есть неотложное дело.

— Конечно, — лепечет Алёна, но ее слова остаются сказанными, видимо, для самой себя, потому что Волкодав уходит, громко стуча каблуками и совершенно не заботясь о том, какую реакцию может получить.

Алёна тяжело выдыхает и задирает голову, смотря в потолок.

— Вот дура, — злобно цедит себе под нос, а потом вливается в число спешащих куда-то будущих ведьм и ведьмаров.

Еще бы не дура. Так лепетать перед Волкодав, будто боится ее и ни за что не станет с ней спорить. Чувство собственной ничтожности давит так сильно, что треснуть бы саму себя, но Алёна старается подавить его в себе. Доходит до кабинета психологини и из чистого любопытства решает выглянуть из окна, выходящего во внутренний двор школы. Что-то подсказывает, что на самом деле нет у той никаких важных дел: покурить решила или выпить кофе с директрисой, а сама строит из себя важную шишку.

И правда — Алёна замечает стоящую за углом Волкодав, с удовольствием смакующую сигарету и точно не выглядящую так, как положено выглядеть кому-то с очень важными и срочными делами.

Удовлетворение от собственной правоты не приходит, как и злость никуда не испаряется. Алёна отворачивается от окна и решает подождать прямо здесь. Хоть двадцать минут, хоть полчаса. Это ведь ей нужно, а не Волкодав. Это она хочет разобраться в каше из чувств, мешающих ей жить. И дело не в психологине; дело в ней — в девочке, которая так сильно не хотела оставаться без родителей, что не смогла принять их уход из собственной жизни.

Признаться самой себе оказывается непросто. А еще почему-то обидно до слез, и Алёна стискивает зубы, чтобы не разрыдаться прямо здесь — в пустеющем коридоре перед кабинетом женщины, ненавидящей всех в этой школе. Ее не заботит, что подумают другие. Не заботит даже то, что может подумать о ней Волкодав.

Страшнее всего, оказывается, принять тот факт, что она все еще безумно любит маму, а не злится на нее, как привыкла считать за последние годы.

До возвращения Волкодав Алёна успевает тихо выплакать те немногие слезы, что скопились за последнее время. Успевает взять себя в руки и вытереть влагу с лица так, что ничего не выдает в ней ту слабость, которая сидит глубоко внутри и никак не хочет уходить.

Может, Алёне и не нужно, чтобы эта слабость ушла.

Может, Алёне нужно всего лишь понять, что эта слабость делает ее живой.

Она не смотрит на время и намеренно решает не засекать, как долго сидит одна в опустевшем коридоре. На этаже тихо, никаких шагов или звучащих вдалеке голосов. Вечер пятницы любая в этой школе предпочтет провести как можно дальше от кабинета Волкодав.

И все же Алёна здесь.

Сидит, ждет чего-то. Не просто появления женщины с тяжелым взглядом и непростым характером, а какой-то новой страницы в книге собственной жизни. Следующей главы, именуемой исцелением или хотя бы принятием. Для начала.

Наконец со стороны лестницы раздается гулкий цокот каблуков — раз, два, раз, два, — и нет никаких сомнений в том, кто именно приближается к кабинету.

— Признаться, не думала, что ты дождешься, — произносит Волкодав, вставляя ключ в замок. На ее темном пальто виднеются капли воды, но их так мало, что вряд ли дождь на улице был сильным, пока она там находилась. — Ты меня поражаешь все больше.

Она распахивает дверь перед Алёной и не заходит первая. Наверное, это какой-то психологический тест или трюк, но думать об этом не хочется, поэтому Алёна молча кивает в знак благодарности и заходит в кабинет первая.

Никакого разговора о погоде или об учебе не следует. Волкодав снимает пальто и переобувается, а Алёна оставляет сумку на полку и усаживается в кресло. Помещение не кажется таким уж враждебным, как в прошлые визиты. И все же здесь не хватает чего-то личного. Каких-нибудь фотографий семьи в рамках, плюшевой игрушки или какой-то мелочи, подаренной любимым человеком — чего-то такого, что могло бы рассказать хоть