Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

же заставит сменить форму Опричнины. Всех государственных дел — сменить форму полиции и Опричнины. На иное её не хватает. Ей бы сейчас обратно в Боровое — продолжать расследование. Или в управу — изучать чешуйки под микроскопом.

Понеслось надо льдом гордое, раскатистое «Ур-р-ра!» в честь Великой княжны.

Вот и все.

Присяга была принесена. Теперь назад дороги нет. Если только не найдутся настоящие Великие княжны Анна и Елена.

С прошлым покончено. Теперь отныне и навсегда она лишь Лиза. Сердце колыхнулось жаром пламени. Там как маленькое солнце зажглось, проверяя Лизу на стойкость. Устоит или нет? Выдержит или сдастся?

Уже понимая, что сейчас будет, Лиза взмолилась, снова и снова повторяя, что опричники — люди. Если им не хватит веры… Их смерти будут на совести Лизы.

— Огнь, нет!

Но было поздно. Огнь любит причинять добро. Соколиная печать загорелась на её груди, огненный, атакующий сокол вырвался из Лизы, чуть не отбрасывая её на землю. Он, сделав в воздухе петлю, развернул от края и до края окаёма свои крылья в черных небесах. Они золотом светили в ночи. Потому и печать называется Золотой, а не Огненной.

Огню забавы на сегодня не хватило. Он хищным, голодным пламенем с небес ринулся на черный, застывший строй людей. Людей! Лиза истово в это верила. Это люди, хоть никак не объяснить тот факт, что они один раз уже умерли. Разве умерший и оживленный в ходе реанимации человек перестает им быть?

— Ты просила — я выполняю! — Огнь шепнул ей в ухо. Хватило же наглости!

— Я. Не. Об. Этом. Просила!

Вспыхнул факелом Вихрев.

Застонал, зашатался от боли Соколов.

Калину лишь обдало снопом искр — этот не сомневался, и в этом заслуга его отца.

Строй из мальчишек устоял — им еще не успели вбить в голову то, что они нечисть. Взрослым опричникам было хуже.

Стонали и падали на лед люди, и Лизе оставалось только молиться, чтобы Огню хватило сил удержать свое желание убивать в узде. Огонь — всего лишь стихия, ей неведомы моральные страдания и у неё нет совести. Огонь и спасает, согревая ночью, и так же спокойно убивает, когда человек забудется и прекращает его контролировать.

Этот огонь — её! И она контролирует его.

— Хватит, Огнь! Это люди! — она хотела это прокричать, но боль стиснула горло, которое еле-еле пропустило эти слова. — Прекрати!

И он послушался. Снова устремился в небеса, закладывая мертвую петлю, и не снижая скорости, словно так и надо, влетел Лизе в грудь, скрываясь в печати. Отдача была такова, что Лизу отбросило на лед назад, больно отбивая то, что барышням иметь прилично, а называть нельзя.

— …твою же мать… — прошипела она.

Вихрев дернул плечом, словно пытался провалиться в кромеж, но остался на льду. Уже все понявший Калина бегом ринулся к Лизе, протягивая руку и помогая встать.

— Опаньки! Лихая ты барышня, Елизавета Павловна! — хмыкнул он. Лиза попыталась прислониться к нему — эту неделю он был стеной, удерживающей её, но сейчас эта стена зашипела что-то ругательное и чуть дрогнула. Даже Калину сильно задело пламя!

— Все живы? — пронесся надо льдом рык Соколова.

Кто-то что-то кричал в ответ, докладывая. Лиза прикрыла глаза, боясь услышать, скольких человек недосчитается сейчас Опричнина.

— Ш-ш-ш, Лиза, не будь ребенком — все живы, — пробормотал Калина. — Но тут явно должен быть не я. Тут Сашка нужен. Но он же теперь недостижим, я правильно понимаю?

Лиза заставила себя выпрямиться и молча кивнула. Кромеж теперь недоступен всем опричникам.

— Опаньки, — только и выдавил Калина, глядя как печатая шаг, к ним направлялся разъяренный Соколов. Лед хрустел под подошвами его сапог. Полы черного длинного кафтана развевались на ветру. Соколов морщился, давился словами, сжимал губы и кривился. — Лиза, не дрейфь, он этого дня годами ждал, молился и знал — не случится. Но сперва, он, конечно, проорется. Я рядом, сестренка, я тебя не брошу.

Вопрос о семейных отношениях заглушил рев Соколова:

— Елизавета Павловна, и как это понимать?! Какие еще секреты вы храните от нас с Калиной?!

Он бросил взгляд на Калину и как-то догадался обо всем:

— Только не говори мне, Лешка, что ты все знал! Законопачу в самую дальнюю келью! — Он сверкнул глазами и поменял наказание: — Или за всепролазность посажу тебя в свое кресло, а сам подам в отставку. И крутись, как знаешь, с такой Великой княжной!

Она выпрямилась, напомнила себе, что она Великая княжна и Рюриковна, она Золотая Соколица и не дело даже главе Опричнины повышать на неё голос. Соколову её не запугать.

— В случившемся нет моей вины.

Соколов еще не спустил весь пар — его несло, как разогнавшийся паровоз:

— А предупредить не судьба?! О том же соколе, Елизавета Павловна!

Рядом с Калиной встал Вихрев. От него невыносимо воняло гарью.

— Аристарх Борисович, держите себя в руках, — угрюмо посоветовал он.

— Да если бы я не держал себя в руках! — Соколова объяло со всех сторон пламя, доказывая, что он как был самым сильным кромешником, так им и остался.

Калина и Вихрев шагнули вперед, своей грудью прикрывая Лизу. Только она раздвинула их в стороны и снова повторила очевидное — она устала быть мальчиком для битья:

— От меня это не зависело.

Соколов снова стал человеком, подавляя в себе пламя, которому он даже не удивился. Он скривился и напомнил:

— Сокол чей?

— Мой!

— Тогда чьи это проделки, если не ваши? — он снова начал закипать.

Лиза повысила голос в ответ:

— Прекратите на меня орать! Я не ребенок, которого стоит отчитывать. От меня ничего не зависело. Я не знала, что Огнь, чью печать я ношу, решится на такое.

Нет, она после случившегося в палате, что-то подобное могла предполагать, но как остановить Огня, решившего облагодетельствовать всех опричников?

— Зависело! Знали — натянули блок-браслет и все! И никакого Огня.

Он замолчал.

Молчала и Лиза. Блок-браслет… Она никогда добровольно его не наденет. Но Соколов был прав — это был выход. Это был болезненный для самой Лизы, но все же выход. Могли погибнуть те, кто не сильно верил в себя и в свое право жить. Это ошибка, и ошибка именно Лизы.

Соколов глубоко вдохнул, выдохнул и внезапно повинился:

— Прости, Лиза… Прости, старика. Никогда в жизни не пугался так, как сегодня. Я же не один, кто помнит, как лежал в земле и умирал.

Лиза нахмурилась. «Лежал в земле»… Лежал в земле, как… Мысль промчалась, не успев сформироваться — Соколов продолжил:

— Я не знаю, как тебя благодарить.