Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

и дар оворотничества, но ты узнаешь о них одним из первых — когда активируется волковский дар, крови льется изрядно, а ты как-никак служишь в Губернской магуправе Суходольска. Я специально настоял на том, чтобы ты служил тут. Из-за дара, а не из-за своей болезни или глаз прелестной для тебя Богомиловой. Найди и защити тех мальчишек, которые будут нести дальше дар Волковых. Проследи, чтобы твои младшие сестры вышли за них замуж — те колдуны должны войти в род, уж не обессудь. Младшие: Катенька да Машенька — слушаются тебя беспрекословно, они выйдут замуж за тех, на кого укажешь ты. Настасью не трогай — та коза дурная, своенравная, от неё только беды и будут. Но ты сам все знаешь. Учти, кровь в тебе царская, живая — Рюриковичи выпили до дна живые ключи, запирая в себе целебные силы. Ты можешь лечить все, но не дай себя осушить до донца. Были еще ключи мертвые — те, которые соединяли ткани, снова приживляли конечности, как в сказках, что читала тебе матушка, — но куда делась мертвая вода, я не знаю. Сила Рюриковичей испокон веков опирается на силу кромешников и на силу покоренных стихий. Все, что я знаю: стихиями можно управлять с помощью артефактов, но они утеряны в «Катькину истерику», и с помощью крови: живой и мертвой. Где искать мертвую кровь, я тебе не подскажу. Сам не знаю. Мой тебе совет — не лезь в эту грязь со стихиями, там легко сложить голову. Они, как кромешники, незримы и могут наносить удары из ниоткуда по приказу хозяев. Прости, что оставляю тебе такое беспокойной хозяйство — мог бы, сделал бы тебя настоящим Волковым, передавая свой дар. Поверь, колдовство ничуть не хуже твоей любимой магии. Только Сонечка против. Ей важно, чтобы ты оставался Рюриковичем. Запомни, сынок: иногда мы любим совсем не тех, кого нужно. Так бывает. Ты не волк — не иди на поводу чувств. Ты свободен от кабалы выбора живущего во мне зверя. Живи и будь счастлив! Твой, пусть и не совсем настоящий отец.

P. S. Один из артефактов у императора!»

Он вздохнул, понимая, что матушку убила одна из стихий, добравшись к ней через кромеж. Понять бы еще, за что… Домовой не убивал её. Он только пытался предупредить. И где теперь искать верного Тишку? Домой он с того дня так и не вернулся. Наверное, боялся наказания.

Михаил быстро снова пробежался глазами по записям, находя главное: «Ты можешь лечить все.»

Лиза! Болезненная, бледная, еле находящая в себе силы улыбаться из-за отравления ядом огненного змея. Она ему не сказала, что он способен её вылечить. Оставалось надеяться, что она просто этого не знала. Ему надо к ней — не дело болеть, когда он в силах её вылечить. Он посмотрел на часы — время перевалило за девять вечера. Наносить визит уже нельзя. Или к черту приличия?! Ведь еще в Москве Матвей Рокотов умирает — ему тоже пригодилась бы его кровь.

* * *

Чадили высокие факела, воткнутые в истончившийся лед Идольменя. Их пламя плясало, создавая изломанные, страшные тени. Или это просто не вовремя разыгралось воображение.

Трепетали на поднявшемся к вечеру ветру тяжелые флаги, громко хлопая тканью.

Где-то трещал лед; откалывались огромные льдины и колыхались на черной воде Идольменя, сейчас очень похожей на воды Балтики. Середина озера уже освободилась ото льда. Пахло влагой и почему-то бедой. Или это кажется из-за натянутых, как канаты, нервов? Еще и грудь болит. И голова раскалывается от лихорадочных мыслей. Саши тут не было, он не пришел, как и говорил Калина. Сам он успел в последний момент, возникнув из кромежа в начале строя под недовольным взглядом Соколова. И не спросить, как там Громов-старший и что о ней думает Громов-младший…

Черное, бархатное небо было густо усеяно звездами. Их то и дело скрывали ползущие с севера облака — погоду не обмануть, хоть ты трижды стихия огня.

Время шло к семи. Смеркаться начинало в пять, в шесть стояла кромешная тьма, но Соколов решил чуть подстраховаться. Присягу назначили на семь.

Эфир вокруг кипел, защищая тайну Елизаветы Павловны и Опричнины. Ни один случайно брошенный взгляд не заметит происходящего сейчас на льду Идольменя. Она не могла объяснить, почему ей важно принять присягу тут, но понимание правильности происходящего не отпускало её.

Горностаевая мантия сильно оттягивала плечи назад. Талию как железным обручем сдавил тугой корсет. Не вдохнуть лишний раз, не расслабиться, не забыться. Бархат платья почти не удерживал тепло, а к вечеру все же чуть приморозило. Пальцы, сплошь в кольцах, замерзли. Шелк долгорукавки не спасал от холода.

Она надела платье только потому, что бедная Лариса несколько ночей подряд не спала, перешивая и расшивая его. Чужой труд надо уважать. Ветер влажными теплыми языками касался кожи на шее и обнаженной из-за глубокого декольте груди. Она отвыкла от такого — она почти не носила платья с открытой грудью. Поводов не было — только Губернский Рождественский бал раз в год. Все остальное время она была в броне мундира.

Кокошник давил на голову, фата то и дело налетала на лицо, закрывая его.

Черный, по краям почти сливавшийся с окружающей темнотой строй опричников стоял, преклонив одно колено, и мерно вслед за Соколовым повторял слова присяги. Присяга была долгой, лед холодным, так что опричникам гораздо хуже, чем ей.

— …обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом и пред святым его Евангелием в том, что хочу и должен Её Императорскому Высочеству Елизавете Павловне Рюрикович верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови в своих жилах…

Скорей бы, скорей бы, скорей бы… Стучало сердце в её груди, подгоняя время.

Клятва тянулась и тянулась.

Грудь снова пекло от боли. Оставалось надеяться, что Огнь уже позабавился сегодня и с него хватит. Хотя сомнения так и терзали, легкой тошнотой отдаваясь в животе. Там замер ледяной ком почти с самого утра.

— Аминь! — громко закончилась клятва. Те, кто составляли клятву, знали, что опричники — люди. Иным слова присяги и не объяснить. Они знали и лгали кромешникам в глаза, превращая их в бесправных холопов только из-за особого вида магии, недоступной тем, кто не умирал.

С шорохом поднялись со льда мужчины и мальчики в черных кафтанах, щедро вышитых серебром. Бессильно скалили псиные морды. Это не кромешники — псы, эти псы — символ тех, кто их посадил на цепь. Как только сможет, сразу